Дочери Калеба. Эмили. Бланш. (Канада)

Эмили Бордело родилась в 1879 году и начала преподавать в 15 лет. В 1899 году в Сен - Тите она встретилась с семьёй Проново. Овила родился в 1882 году. Поженились они 9 сентября 1901 года. В период 1902 - 1914 гг. Эмили родила 9 детей, и ещё одного в 1917.

Их пятый ребёнок Бланш является матерью писательницы Арлетт Кустюр. Её настоящая фамилия-Кутюр, в фильме её отец-Кловис_носит фамилию Луазе, на самом деле это девичья фамилия его матери.

В 1991 году, после выхода сериала, писательница Натали Жан занялась изучением истории семьи Бордело-Проново, издала позднее книгу "Реальная история Эмили Бордело". В основном в ней архивные материалы и то, что рассказала младшая дочь Эмили-Роланда. Вот некоторые моменты из книги.

Вопреки тому, о чем рассказывали в истории про смерть Луизы, некоторые члены семьи утверждают, что не Овила нашел ее умершей в своей постели. Как будто во время кончины своей дочери он был в лесу.
Свидетельство о смерти Луизы не разъясняет вопроса, так как в нем упоминается, что отец ребенка присутствовал на похоронах. Овила заявлял, что не мог поставить свою подпись на документе. Но мы хорошо знаем что Овила не был неграмотным. Многочисленные документы, что он подписался до кончины своей дочери, это доказывают. Так Эмили или Овила обнаружили безжизненное тело ребенка? Эта тайна остается нерешенной...

Их первый сын, Эмильен, родился 5 сентября 1906 году. Это немного утешает скорбящую Эмили. Рождение сына помогает ей легче справиться со смертью дочери.

27 февраля 1908 года у Эмили родилась знаменитая Бланш.

Через несколько месяцев после рождения Бланш, Эмили узнает, что она снова беременна. Ее мечта иметь большую семью в настоящее время реализована. Первого ноября 1909 года она рожает мальчика, этот шестой ребенок, вызывают серьезную озабоченность у Эмили.

Рождения седьмого ребенка доказывает, что любовь все еще существует между Овила и Эмили. 25 февраля 1911 года, рождается Клеман.

30 мая 1912, появилась Жанна, которая добавилась к уже столь многочисленной семье.

19 июня 1913 года умирает отец Овила – Дозите Проново. Это большая потеря как для Эмили так и для Овила. Овила потерял отца, человека, который дал ему жизнь. А Эмили почувствовала, что потеряла своего покровителя. У нее было всегда исключительное отношение с ее тестем. Дозите хотел помочь Эмили, потому что он чувствовал себя виновным в том, что Эмили пришлось пережить из-за Овила. Он сожалел о том, что не смог научить своего сына быть ответственным отцом семейства.

18 октября 1914 года, Эмили родила еще одного ребенка Алису. Она родила двух детей, но только одна девочка осталась живой(в фильме этого нет, рождается только Алиса). Эмили и Овила очень хотели, чтобы Алиса была их последним ребенком.

В это время Эмили в свою очередь, становится сиротой. Ее отец умирает во сне 10 января 1915 года.

Как только она смирилась с этой болью в возрасте 23 лет умирает ее молодой зять Телесфор от болезни легких. Овила был очень расстроен к преждевременным уходом своего младшего брата.

Прожив 15 лет в Бурдэ, Эмили, Овила, и их дети переезжают в город Шавиниган. Овила нашел работу на фабрике. Эмили покидала Сен-Тит со слезами на глазах.

В Шавинигане семья живет в большом многоэтажном доме. Этот дом представляет собой маленький замок для семьи Проново: они теперь имеют водопровод, горячую воду и даже электричество! Но Эмили несчастна в городе. Она женщина из сельской местности...

В декабре, Селина следует за ее мужем в лучший мир. Эмили узнала, что ее мать, опасаясь приближения первого Рождества без ее мужа, начинала медленно умирать.
В 1917 году Эмили была удивлена, когда узнала, что она вновь ждет ребенка.

В августе 1917 года, Эмили на пятом месяце беременности открывает дверь для судебного исполнителя. Овила приносят счет который он не оплатил. Эмили, Овила и дети жили в большой нищете в августе 1917 года.
Способствовало ли это событие их отъезда из города?

На пороге своего 38 летия, Эмили родила своего десятого ребенка. Именно этот красивый ребенок, будет утешением для своей матери, так как через несколько месяцев после его рождения, его отец уедет, для того чтобы … никогда не вернуться.

Через несколько месяцев после рождения ребенка Овила решает переехать в Барот в Абитиби. Он надеется на то, что будет обрабатывать земли и привезет туда свою семью. В то время, можно было купить земельный участок в Абитиби всего за три доллара. Но эта идея не нравиться Эмили. Она не доверяет больше мужу, который исчезает в течение нескольких дней и не способен прокормить семью. У Овила есть серьезная проблема с алкоголем и часто все заработанные деньги он оставлял в отеле или у индейцев. Эмили напрасно старалась ему разъяснять что, он не был способен обрабатывать участок на своей родной земле, и он не будет этого делать в Абитиби.

Эмили с детьми покинула Шавиниган. Овила садится в поезд до Барот в то время как Эмили и ее дети вернулись жить в Сен-Тит, единственное место в мире, где они были счастливы.
Дом где они жили с Овила оказался разрушен. И им приходится жить в маленьком доме напротив вокзалом.
Теперь Эмили должна жить без Овила. Младшие дети живут с ней.

Ей пришлось привыкать к взглядам, заполненным недомолвками, шепоту вполголоса соседей. Когда слишком любознательные люди задавали детям нескромные вопросы, Эмили им отвечала просто: Скажите им, чтобы пришли и спросили это у вашей матери.

Время от времени Овила виделся Эмили, но он оставался только на несколько дней, затем снова уходил. Овила проводил много времени в Отеле и это разрушало его отношения с Эмили. Она считала, что он не достоин того, чтобы дать ему второй шанс. Поэтому он окончательно уходит из ее жизни. Эмили в это время преподает в школе в Сен-Тите.

5 июня 1923года, Фелисите Бедард Проново умирает. Эмили в трауре.
Овила возвращается в Сен-Тит на похороны. Давным-давно его глаза не встречались с глазами Эмили. Он рассказывает о переосмыслении своей жизни. И сообщает что живет на озере Дюпарке с индианкой…

22 мая 1926 году, Эмили ликует от радости: она стала бабушкой в первый раз.
Ее дочь Мари-Анж, которая живет в Монреале, родила девочку Алину.

Но, как часто бывает в жизни Эмили, после счастья всегда происходит что-то плохое. Эмили страдает оттого, что теряет того, кого считала своим вторым отцом. Умирает кюре Гренье.

В 1928-1929 годах Эмили живет в Абитиби. Почему она уехала в то время как в течение долгих лет делала все, чтобы не присоединяться к своему супругу? Утверждают, что Эмили решила найти Овила... Она преподает в Абитиби, в то время как Овила живет неподалеку.

Эмили оставляет Сен-Тит, чтобы никогда больше не вернуться туда. Ей стало очень трудно жить в деревне, где все известно о ее жизни. Некоторые люди даже переходили на другую сторону тротуара, видя приближение Эмили. Она постоянно чувствовала осуждение людей, и это было очень тяжело. Ей все время приходилось быть сильной.

15 сентября 1937года в церкви Сен-Станислас состоялось венчание дочери Эмили - Алисы.
Роланда (младшая дочь Эмили) рассказывала, что Эмили была очень счастлива в этот день. Венчание именно этой дочери имело для Эмили особое значение.
Она увидела Овила идущего под руку со своей дочерью… Ее муж перед ней. Увидеть как Алиса продвигается вдоль той же аллеи, которую она преодолела 36 годами раньше. Она была потрясена.

В 1940 году Эмили сделала запрос на пенсию после долгой карьеры в сфере образования. Состояние ее здоровья не позволяет ей работать дальше.
Через год после выхода на пенсию она решила вернуться в свою большую страсть, образование.

Она опять уезжает в Абитиби, где требуется учительница на стройку. Теперь, когда ее дети выросли, нечто не может помешать ей жить там. Она возвращается в уголок страны, который так долго был ее врагом. Абитиби украл у нее мужа.
В любом случае, почти вся семья живет там, в Сен-Тите не остается больше никого. Вышло так что дети Эмили оказались в первую очередь детьми Овила.

В 1944 году в возрасте 65 лет, Эмили вновь выходит на пенсию, на этот раз навсегда и переезжает в Сант-Станислав, свою родную деревню.
По крайней мере, в этой деревне на нее не показывали пальцем!
Но теперь она чувствовала, что она уже не та Эмили, которой была.

Она живет в красивом маленьком доме, делит досуг со своими соседками.
Но у нее серьезные проблемы со здоровьем и ее дочь Бланш, имеющая навыки профессионального ухода забирает ее в Сен-Ламбер. Именно Бланш была с ней в последние моменты ее жизни.
28 декабря 1946года она тихо умирает от рака почек. Ее хоронят в Сен-Станисласе.

Со смертью Эмили закончилась целая Эпоха.

Как забыть эту женщину, которую когда-то критиковали. Но она была настолько удивительной!
Кажется как будто она родилась до своего времени. Она не делала ничего, что просто было положено в данное время. Кроме того, она повторяла часто: " Между принципом и реальностью, разница большая."
Не было человека, за исключением Овила который мог войти в ее сердце. Она никогда не проявляла свои страдания. Даже через несколько лет после ухода Овила, она всегда его ценила.

Эмили хотела оставить в наследство своим детям нетленную ценность, и она это сделала. Она привила им вкус и сумела правильно направить их.

В течение всей жизни у Эмили была только одна страсть – Овила Проново.

Oвила был довольно одиноким человеком, который не любил говорить много. У него были несколько скрытых талантов, среди которых пение, гитара и скрипка. Благодаря своему телосложению он был одним из самых красивых мужчин в деревне. Его зелено-голубые глаза привлекали многих женщин деревни.

После прожитых лет в Абитиби в 1951 году Овила оказывается в Монреале, в доме для престарелых, для людей не имеющих денег.
Он не знал причин, которые привели его в Монреаль. Возможно, тем самым он хотел приблизиться к дочерям, жившим там. Но эта попытка оказалась безуспешной.

30 октября 1951 он был отправлен в Сент-Люк в госпиталь в Монреале. Где пробыл в течение 9 дней. 8 ноября 1951 года он умер от кровоизлияния в мозг.
Он много плакал, но никогда не жаловался. Единственное, что он осмелился спросить это немного сигарет время от времени.
Тело Овила транспортировалось в Сен-Тит поездом из Монреаля.
До недавнего времени на его могиле стоял простой деревянный крест. В 1991 году его дочь Роланда, которая никогда не знала отца, поставила ему памятник.(Позднее она была похоронена рядом)

Теперь о детях.(обратите внимание-многие из них долгожители!)

Rose-Alma Pronovost-Malette.(11 июня 1902-3 декабря 1974)
Роза является первой дочерью Эмили и Овила. Она страдает некоторыми неврологическими осложнениями. С точки зрения обучения Роза осталась "чуть медленнее, чем другие"
27 марта 1941 в Монреале она сочетается браком с Albert Omer Mallette, плотником-столяром, вдовцом и отцом двух детей.

Marie-Ange Pronovost -Boulanger( 22 сентября 1904 - 10 февраля 1984)
8 июня 1939 в Монреале Мария-Анж сочетается браком с человеком намного старше нее.
В течение нескольких лет, они являются владельцами магазинов, расположенных на улице Онтарио в Монреале. В 1926 году родила дочку Алину.

Луиза Проново (08 octobre 1905 - 29 марта 1906 )


Joseph ’Emilien L’eo Pronovost (05 сентября 1906 - 11 января 1993)
Эмильен первый сын Эмили и Овила был чрезвычайно чувствительным ребенком. Из-за чего у него были проблемы в школе.
Эмильен путешествует по Абитиби в начале 1920-х годов. Позже он открыл магазин одежды для мужчин и женщин. Пройдя в 1955 году курсы в области авиации в он начал продажу небольших самолетов для горнодобывающего и лесного хозяйства. В итоге стал успешным бизнесменом и миллионером.

Joseph Paul-Ovide Pronovost (01 octobre 1909 - 23 февраля 1955)
Поль проходил обучение в семинарии в Труа-Ривьер с 1925 по 1929 год, чтобы стать священником. Но это ему не удалось по состоянию здоровья. И он становится продавцом-бухгалтером в Абитиби. Умер от диабета 23 февраля 1955 года в Монреале, после потери ноги(в фильме потеря ноги произошла намного раньше)

Cl’ement Pronovost(25 февраля 1911 - 1957)
Клеманту было очень трудно смириться с отъездом отца, на которого он очень похож.
Как и Овила он был отшельником и редко посещал свою семью. Эмили оставалась без новостей от своего сына на протяжении нескольких месяцев. Как и в случае с Овила никто не может хвастаться тем, что действительно знает Клемента. Он на протяжении долгого времени работал в лесу.
У него была особенная привязанность своей младшей сестре Роланде. Он любил баловать ее, давал ей деньги на покупку конфет.


Marie Jeanne Emma Pronovost -Audet( 30 мая 1912 -16 декабря 1999)
Жанна попала в монастырь под статусом сироты и очень страдала от этого.
Позже она решила стать медсестрой, как Бланш и отправилась в Монреаль, где присоединилась к сестре. Начала изучать курсы медсестер в том же месте где Бланш.
После двух лет обучения из-за очень слабого здоровье она прекращает учиться.
Она уезжает в Абитиби, чтобы помочь Бланш.
11 июня 1938 году она вышла замуж за Адриена Оде
Жанна умерла 16 декабря 1999 года в возрасте 87 лет.

Marie Alice Antoinette Pronovost -Boisvert( 18 октября 1914 - 24 декабря 1979)
Алиса сочетается браком с Анри Буасвер 15 сентября 1937 в Сен-Станисласе.


Marie Rolande Laurette Pronovost -Buteau(17 декабря 1917 - 19 f’evrier 1997)
Роланда является самой младшей из этой большой семьи. Ее отец уехал через несколько месяцев после ее рождения, и она никогда его не знала. Она вспоминает о том, что его встретила только два раза.
До 13 лет, пока Эмили была учительницей, она жила дома. Позже переехала в монастырь Сен-Tит. Она единственная из семьи не ощущала стыда, учась под статусом сироты, т. к. ее братья и сестры оплачивали ее обучение. Она говорит, что у нее было счастливое детство.

Blanche Pronovost -Couture
Бланш является пятым ребенком Эмили и Овила.
В начале своей карьеры, она в течение трех лет преподавала вместе с Эмили школе в Сен-Тит. Позже поехала в Монреаль в надежде стать врачом.
Некоторое время жила со своей сестрой Marie-Ange и ее мужем
22 апреля 1935 года она получила диплом медсестры. Из-за неблагодарности некоторых людей по отношению к ней, Бланш решает уехать в Абитиби лечить бедных людей.
В 1936 году Бланш становится единственной медсестрой в Вильбуа Абитиби.
15 декабря 1938 она сочетается браком с Кловисом Эмилем Кутюр в Сен-Станисласе, в том же месте, где ее мать Эмили сочеталась браком со своим бывшим учеником Овила.
Чуть позже, Бланш и Эмили покупают дом в Сен-Ламбер. Хотя Бланш вышла замуж в довольно преклонном возрасте она не оставляет надежду родить детей. После двух выкидышей она решила, что не сможет иметь детей. Но позже у нее родятся три дочери: Лиз(в книге и фильме Элиз), которая будет медсестрой. Мишель(в книге Мишелин) станет профессором в университете. И Arlette, которая станет писательницей.
Бланш скончалась 11 февраля в 1994 года, страдая от болезни Альцгеймера(ушла из дома и пропала без вести). Ее муж скончался тоже в 1994 году.

[Вы должны быть зарегистрированы и подключены, чтобы видеть это изображение]
Внизу дочки Жанна, Бланш и Ролланда, в преклонном возрасте. Жалко, что не могу найти сайт, где смотрела родословную семей, там есть фото матери Овила-он её копия!!!

Нижеприведенный текс скопирован с livejournal, автор bijonka

Пролог
Сент-Станислас, графство Шаплэйн.
Весна 1892.
Калеб вернулся в дом из коровника. Корова наконец-то отелилась, но он провел слишком много часов, помогая ей разродиться.
Коровы обычно рожают быстро, но Грацилия решила не торопиться. Несмотря на тепло в коровнике, от нетерпения Калеб даже начал было уже ощущать зябкие струйки холодка, пробегающие по телу.
Закрыв дверь летней кухни так плотно, как только мог, чтобы не впустить внутрь холодный ветер, завывавший снаружи, он снял
резиновые боты и расшнуровал войлочные ботинки. Вздохнул с облегчением. Без единого слова, не глядя по сторонам, он
направился прямо к насосу в главной кухне, пустил воду в металлический таз и начал мыть руки. Селина бросила на него
беспокойный взгляд, готовая кинуться выполнять любое его приказание по первому требованию, как только он заметит ее
присутствие. Ее муж выглядел очень озабоченным. Сердце Селины всегда падало, когда он выглядел так, как сейчас. Обычно этот
вид означал плохое настроение, недовольство чем-то или даже беду. Но сейчас она не могла понять, как роды Грацилии могли
привести его в такое состояние.
Калеб методично вытер руки – как он делал всегда перед едой – тщательно пропуская полотенце между каждым пальцем и потерев ладони и тыльную сторону каждой руки дважды. Эмили, старшая из всех детей, подала незаметный сигнал братьям и сестрам: сейчас им надо вести себя как можно тише.. У нее было чувство, что сегодня был один из тех дней, когда им всем было бы лучше слиться с деревянными стенами дома.
Селина затеребила пальцами передник. Ей не нравилось атмосфера, заполонившая дом. Инстинктивно она начала осторожно пробираться к двери, чтобы убедиться, что защелка на месте. Но не успела она сделать и нескольких шагов, как голос ее мужа резко отрапортовал, что дверь накрепко заперта. Словно ребенок, пойманный на шалости, Селина отошла, принудив себя выдавить улыбку, призванную успокоить детей. Калеб швырнул полотенце обратно на крюк и прошагал к столу.
«Что на ужин?»
Селина нервно перечислила нехитрое меню: суп, фасоль, жареный бекон, свекла, яйца, желтый картофель и...
«Что, опять?!»
С одного взгляда Эмили поняла, что ее мать просто потерянно смотрит на мужа, не зная, как ответить на этот грубый вопрос.
Даже она, тринадцатилетняя девочка, прекрасно знала, что ее мама должна каждый день напрягать все свое воображение и
возможности, чтобы приготовить хоть что-то съедобное из скудного перечня продуктов, имевшихся в ее распоряжении, и в
особенности сейчас, в конце марта, когда провизии почти совсем не осталось.
Увидев, что Селина никак не может найти правильные слова для ответа, Эмили решила прийти к ней помощь.
«Папа, если хочешь, я могу нагреть тебе немного мясного пирога.»
Калеб проворчал что-то в ответ, ответ, который не поняли ни дочь, ни мать. Эмили, которой уже порялком поднадоело терпеть
настроение отца, собралась с духом и спросила, значило ли его кряхтенье «да» или «нет». Калеб бросил на нее взбешенный взгляд и ответил, что это означало «как хочешь».
Селина жестом попросила детей отодвинуть от двери в погреб кресло-качалку, чтобы можно было спуститься за пирогом, но
Эмили, разозлившись, быстро уселась в него. Удивлению Селины не было предела. Что такое делает Эмили?
Немало не смутившись, Эмили ответила, что раз отец оставил ей решать вопрос с пирогом, то она НЕ считает нужным ничего ему
разогревать. И поскольку ужин уже на столе, она не видит причин, по которым вся семья должна ждать еще полчаса перед
тем, как приступить к нему.
Глядя во все глаза на старшую дочь, Селина открыла было рот, но так и не смогла выдавить из себя ни одного из тех слов, что
сейчас вихрем роились в ее голове. Она никогда не была способна участвовать в спорах, даже если это были споры или
драки ее детей. Недолго думая, она просто подошла к Эмили и, дернув ее за руку, приказала ей встать.
Калеб наблюдал за развернувшейся перед его глазами сценой наполовину заинтересовано, наполовину раздраженно. Он никогда
не видел, чтобы Селина вышла из себя, так же, как никогда не видел, чтобы кто-то из детей спорил с ней. Теперь, наблюдая за
женой и дочерью, он решил, что пора бы ему вмешаться.
«Отпусти ее, Селина. Эмили уже большая девочка и вполне может
встать сама.»
Он бросил на Эмили тяжелый взгляд, убежденный в ее немедленном подчинении и этому ледяному взгляду, и его словам. Но вместо этого девочка принялась раскачиваться на кресле, сначала медленно и осторожно, но постепенно прибавляя темп, так, что старое кресло начало жалобно поскрипывать.
Малыши, почувствовав в воздухе надвигающуюся грозу, поспешили укрыться за юбками мамы. Селина неистово помешивала деревянной ложкой в почти пустой суповой миске, отчаянно стараясь занять себя хоть чем-то, но более всего стараясь остаться в стороне от собирающихся над их головами туч.
Калеб молча постукивал по столу костяшками пальцев, бессознательно повторяя ритм качающегося кресла. Заметив это,
Эмили просто изменила скорость качания. Это окончательно вывело из себя ее отца.
«Если ты продолжишь свою игру в качалке, то будешь есть холодный ужин!»
Ответ не заставил себя ждать.
«Разве в этом будет что-то необычное?» - немедленно парировала Эмили.
Калеб вздрогнул: «Ты что, хочешь сказать, что я плохо обращаюсь со своей семьей?»
Эмили нервно сглотнула перед тем, как ответить, чувствуя угрызения совести. Она давно готовилась к этому разговору с отцом, но сейчас понимала, что время было совсем неподходящим. Она хотела поговорить с ним наедине, сам предмет разговора не
предназначался для ушей ее младших сестер и братьев. Опять ее импульсивность сослужила ей плохую службу, но ее гордость
заставляла ее сейчас довести начатый разговор до конца.
«Я хочу сказать, что мы, девочки, работаем гораздо больше, чем наши братья.»
Она остановилась ожидая ответа отца, но Калеб лишь поднял брови, молча ожидая продолжения.
«Утром мы встаем вместе с вами. Мы помогаем ухаживать за животными, собираем яйца, вычищаем курятник. Затем мы торопимся приготовить завтрак, накрываем на стол, убираемся в доме, заправляем постели. Пока мы все это делаем мальчики умываются и завтракают. Когда они заканчивают завтракать, мы помогаем маме убрать посуду. Затем мы бежим помыться, чтобы не вонять, как коровы, в школе. В большинстве случаев мальчики уже на полпути к школе, когда мы догоняем их, пробежав почти всю дорогу, чтобы не опоздать. И чаще всего, мы это делаем все еще с куском хлеба от завтрака в руках.»
Чем дольше она говорила – тем более страстно звучала ее речь, тем громче и сильнее звучал ее голос. Калеб бросил постукивать
по столу и сверлил ее злым взглядом.
Она решила, что не позволит ему запугать ее.
«Я имела в виду...»
«Это что, еще не конец?»
Несколько секунд девочка молчала.
«Я имела в виду, что ты ждешь от нас, чтобы мы делали больше, чем мальчики. Тебя ведь даже не интересует, что мы работаем все время. Мы проводим все субботы за уборкой дома и стиркой, а по вечерам всегда помогаем маме готовить еду. А в это время ты и мальчики играете в шашки или карты. Иногда я так устаю, что мне трудно заставить себя сесть делать уроки или учить что-то. Поэтому мои оценки совсем не так высоки, как мне бы хотелось...»
«Ха! Так вот в чем все дело-то!»
Эмили и сама поняла, что сказала лишнее. Она бросила взгляд на мать, умоляя о помощи. Но Селина не смотрела на них. Она была очень занята вытиранием носа младшему из детей, который болел не переставая всю зиму напролет.
Эмили почувствовала себя ужасно одинокой. Голос ее упал.
«Я хотела сказать, папа, что я думаю, что так нечестно.»
Теперь она задела больную мозоль. Конечно же, девочка знала прекрасно, что отец всегда считал себя в высшей степени
справедливым человеком, делая то, что должен делать каждый нормальный мужчина – обеспечивать семью, как делал до этого его отец, а до этого – дед, а до этого – прадед... И вот теперь она говорит ему, что все это время был несправедлив.
«На этой земле есть два порядка, девочка моя,» - прозвучал его ответ, - «порядок для мужчин, и порядок для женщин. Мужчины
работают до кровавого пота, чтобы заработать на хлеб насущный. Долг женщины обеспечить все, что нужно для того, чтобы они могли работать. Тебе всего лишь тринадцать, и ты еще слишком мала, чтобы указывать мне, как именно я должен обращаться со
своей семьей.»
С этими словами долго сдерживаемая Калебом ярость, наконец, прорвалась. Он вскочил на ноги.
Эмили перестала раскачивать кресло.Не успев даже сообразить, что происходит, она скорее почувствовала, чем поняла, что
находится на ступеньках наверх, на полпути к своей комнате, и волочет ее туда железная рука отца, схватившая ее мертвой
хваткой так, что ноги ее еле касались ступенек лестницы. Она слышала, как он кричит на нее, но сама сперва не могла выдавить
ни слова. А затем крики слышались уже с двух сторон.
«Отпусти меня! Я могу идти сама!»
Никакой реакции. Все, что ей оставалось – это подчиниться и позволить тащить себя наверх, захлебываясь от бессильного гнева и слез.
«Все, чего я хочу – это есть одновременно с тобой и идти в школу отдохнувшей!»
«Если ты устала, моя девочка, все, что ты должна сделать – это бросить школу. Твоей маме не помешает помощь по дому. И кроме того, для девочки ты уже чересчур умна!»
Ужаснейшая угроза! Эмили постаралась загнать вглубь слезы отчаяния. Она не могла позволить ему увидеть, насколько он ранил ее.
«Никто не бывает слишком умным» - прозвучали ее слова.
Калеб молча открыл дверь комнаты дочерей и втолкнул Эмили внутрь, в сторону ее кровати. Девочка повиновалась.
«Ты не будешь ужинать сегодня вечером вообще!» - крикнул ее отец.
«Ты будешь молиться о прощении за нарушение Четвертой заповеди Господней!»
«Как жаль, что нет такой заповеди в отношении детей....» - пробормотала дочь, но Калеб услышал ее.
«Это уже предел! Ты собираешься изменить устройство всего мира?! Ты собираешься диктовать мне, как нужно управлять семьей?! Но тебе и этого недостаточно! Ты говоришь Б-гу, что он не знает, как правильно писать Его заповеди?! Это – богохульство!!! Ты отправишься на исповедь за этот грех!!! Я не собираюсь терпеть в своих детях подобное святотатство!!!»
Он развернулся и хлопнув дверью, вылетел из комнаты. Но секунды спустя распахнул ее снова, только чтобы приказать дочери спуститься вниз после того, как все поужинают, и убрать кухню.
«Нет!!!» - закричала Эмили. «Нет ужина – нет и работы по дому!!!»
Калеб отшвырнул дверь с такой силой, что сорвал ее с петель. Рванул, не обращая внимания на поломанную дверь, к дочери – и со всей силой отвесил ей пощечину. Эмили, не дрогнув, посмотрела в глаза отца долгим взглядом, затем, без единого слова, без одной жалобы, молча и спокойно подставила ему вторую щеку.
Ударить ее второй раз Калеб не решился. Он никогда раньше не бил детей. Крупная дрожь сотрясла его: было ли это отчаянное рыдание или жгучее отвращение - он и сам не знал.
Проводив глазами отца, Эмили отвернулась от двери и невидяще уставилась в покрытое ледяными узорами окно.
***************************************************
Калеб медленно спустился по лестнице в кухню. Селина наблюдала за ним, готовая ко всему. Никогда еще она не видела своего мужа настолько расстроенным. И она, и дети прекрасно слышали каждое слово, сказанное в комнате девочек, через решетку в потолке, но так и не сдвинулись со места, словно примерзли там, где их настиг разгоревшийся скандал.
От одного беглого взгляда на перепуганную маленькую группу лоб Калеба покрылся горестными морщинами. Но он лишь кратко приказал сыновьям садиться за стол. Селина и девочки со всех ног кинулись подавать им. Вся еда давно остыла. Калеб начал было есть, скривился, но ничего не сказал. Девочки подавали и убирали на стол так быстро и аккуратно, как только могли, страшась одной только мысли, что малейшая неосторожность, малейшая задержка может привести к повторению недавнего взрыва.
Проглотив столько, сколько мог выдержать – обычно он полностью подчищал все, что было на тарелке, а потом вытирал ее куском хлеба – Калеб поднялся из-за стола и пересел в кресло-качалку. Сыновья последовали его примеру. Он молча наблюдал за убирающими со стола дочерьми. Закончив, они робко сели сели за стол вместе с их матерью, чтобы съесть то, что не доели мужчины.
Этим вечером в тарелках мужской части семьи осталось гораздо больше еды, чем обычно. Все было остывшим, и Калеб с сыновьями съели немного. Калеб был потрясен: в отличие от него и мальчиков девочки положили себе большие порции всего, что было, совершенно очевидно не заботясь о том, что все это было уже практически несъедобно. Они начали говорить о своих глупых, женских делах, сначала еле слышно, шепотом, а затем, осмелев, позволили себе немного похихикать. Калеб почувствовал себя неуютно, им постепенно овладевало стойкое чувство, что сегодня он утратил часть своего авторитета в семье. Выйдя из кухни, он набросил на себя меховое пальто, зашнуровал ботинки и скользнул в боты. Все, что ему сейчас хотелось, это глотнуть немного свежего воздуха.
В ту же секунду, как дверь за ним закрылась, невероятное чувство облегчения разлилось по кухне. Только Селина никак не могла придти в себя, невыплаканные слезы немилосердно жгли глаза. Она уткнулась сзади в шейку одного из младших детишек, раздела его – и внезапно решила искупать, пусть даже суббота еще не наступила. Малыш начал было вырываться, но, увидев льющуюся в таз теплую воду, понял, что борьба бесполезна.
«Девочки, хоть один раз вы можете помыть посуду без того, чтобы я вам об этом двадцать раз напомнила?! Мальчики, за уроки! И в полном молчании! Я не желаю слышать ни одного слова, ни одной жалобы! Вообще ни одной!!! Вам все понятно?»
Дети почуяли бурю. Повышать голос было так непохоже на их маму. И как только девочки, молча и быстро убрав все, вытерли деревянный стол, мальчики тихо уселись за него и открыли свои книги.
На этот раз Селина терла уши своего сына гораздо сильнее, чем всегда, и он захныкал. Раздраженная, она шлепнула его, чтобы ребенок замолчал. Но, едва сделав это, вдруг осознала, что происходит – и разрыдалась. От потрясения при виде слез матери малыш забыл плакать. Старшие дети, не говоря ни слова, молча наблюдали за происходящим. Ошеломленные видом плачущей мамы, осознающие, что вряд ли в их силах хоть как-то ей помочь, успокоить, снять с нее эту боль, они, не шевелясь, не сводили с нее глаз.
Опомнившись, Селина вытерла глаза уголком передника и попыталась разрядить обстановку, сообщив детям, что просто кусочек мыла попал ей в глаз. Но она и сама поняла, насколько неубедительно прозвучало это объяснения. Для всех.
**********************************
В первый раз за всю свою жизнь Эмили была напугана по-настоящему. Страх за себя, за отца и, прежде всего и сильнее всего остального, страх за то, что ее могут заставить бросить школу, переполнял все ее существо. Ее могут заставить перестать учиться! Ужасная перспектива встала перед во весь рост: каждое утро братья и сестры уходят в школу, оставляя ее дома.
Она так и осталась стоять у окна, не желая ложиться. Если лечь на кровать, то пожалеть себя и расплакаться всегда легче. Уж что-то, а это девочка знала давно и слишком хорошо. Она видела, как отец вышел из дома, походил туда-сюда по двору, понаблюдал за луной... а затем стремительно ринулся в коровник. Как ни странно, Эмили была уверена, что сейчас ее с отцом роднила одна и та же мука. Она потерла щеку, скорее, чтобы утишить боль от унижения, чем боль от пощечины. Но ведь она все еще так и не сказала ему, что же она на самом деле чувствует.
Невзирая на скандал, девочка была убеждена, что в ее силах найти путь к улучшению порядков в доме без того, чтобы начать полноценную войну. Удивительно, но несмотря ни на что, никакой злобы к отцу она не испытывала. Она знала, что он всегда был справедлив. Упрямый и слишком суровый – но справедливый. Все в ней замирало теперь при одной только мысли о том, как могла она бросить ему все те слова, которые вырвались у нее, да еще и перед лицом всей семьи. Ах, если бы она только выбрала более подходящий момент! И все ее попытки уговорить себя, что виноват в этом был ее папа, что это он ее спровоцировал своим идиотским поведением, хоть так попытавшись заглушить голос совести, так и остались абсолютно тщетными.
*******************************************
Калеб молча наблюдал за Грацилией, облизывавшей своего теленка нежным, розовым языком. Едва достигший двух часов родов малыш, тем не менее, уже твердо стоял на тоненьких ножках и жадно сосал молоко.
«Черт бы тебя побрал, Грациллия! Что я буду делать с быком? Мне нужны телочки. Бык означает, что почти год просто потерян. Пока ты его кормишь, ты не можешь давать молоко нам. А потом я должен буду его забить, если не хочу, чтобы он съел меня самого. Черт, Грациллия!»
Внезапно ему вспомнился день, когда родилась Эмили. Когда он держал своего первенца в руках, он так и не осмелился озвучить, как жестоко он разочарован рождением дочери, а не сына. Для фермеров всегда было таким обычным делом хотеть рождения сыновей, а не дочерей: сыновья гарантировали, что на ферме будет кому работать, будет кому ее завещать.
Калеб вдруг улыбнулся, подивившись тому, насколько противоречивы ожидания всех фермеров. Когда ребенка рожает женщина – то фермер надеется, что у нее будут только мальчики, так много мальчиков, как это возможно. А с другой стороны, если рожает корова, все тот же фермер мечтает, чтобы малыш был женского пола.
Его сердце внезапно пропустило удао. Может быть, Эмили именно это и хотела объяснить ему, то, что он относится к своим детям по-разному? Он был так уверен, что она капризничает из вредности, до тех пор, пока не сел за стол. Холодный ужин был отвратителен. Но увидев, как жадно поглощают его дочери, он впервые понял, что, возможно, Эмили не была так уж неправа.
Калеб никогда не любил ставить под сомнение раз и навсегда заведенный порядок вещей, а уж задумываться и спрашивать себя, прав ли он, он любил еще меньше. И не помнил, когда делал это в последний раз. Как так получилось, что ни одна из его дочерей, сестер Эмили, ни разу не пожаловалась?
Все-таки, Эмили слишком много времени проводит над книжками. Она становится слишком умной, набирается слишком много вредных идей из своих книжек. Но она еще слишком молода, чтобы понять все тонкости, и то, что книжкам верить нельзя.
Остается только одно: забрать дочь из школы. Ее пора научить, что такое быть хорошей хозяйкой, женщиной, которая будет счастлива служить своему мужу, своей семье. Она должна научиться быть такой же, как ее мать. Кроме того, если не сделать этого сейчас – то лет через 5-6, когда она выйдет замуж и переедет в свой собственный дом, учить будет уже поздно. Так когда же это сделать, если не сейчас? Ни одна книжка не научит ее языку жизни и земли.
Внезапно он снова почувствовал вкус только что съеденного ужина – такой же неприятный, как и его поведение нынешним вечером. Может быть... Но отец есть отец. Все, что он делал – это нормальное поведение отца, который хочет правильно воспитать своих детей. Тем не менее, он, пожалуй, все-таки посоветуется с Селиной.
***********************************************
Без чьего-либо напоминания дети дружно решили, что настало время отправляться спать. Сон гораздо был более предпочтителен, чем та напряженная, гнетущая атмосфера, которая овладела домом. Мысли Селины занимал и другой важный вопрос: отнести ли ей что-нибудь поесть Эмили. Ах, как она ненавидела это чувство раздвоенности. С одной стороны, она подспудно чувствовала, что наказание, которое наложил на дочь Калеб, полностью оправдано. Но с другой стороны, она была совсем не уверена, что позволить ребенку заснуть голодным будет правильным. Тем не менее, мало-помалу она убедила себя остаться на стороне мужа. Сейчас на карте стоял его авторитет, и Селина не имела ни малейшего желания бросать ему вызов.
Она укачала младенца, продолжая держать его на руках и прижимать к себе значительно дольше, чем обычно, прежде чем положила его в кроватку. И, поскольку она не слышала ни одного звука из комнат детей, решила занять себя шитьем. Но увы, от этого занятия пришлось отказаться почти сразу же, ибо руки ее дрожали слишком сильно. Пропустив несколько стежков, она бросила шитье обратно в корзинку и подошла к окну, стараясь разглядеть в темноте мужа. Полная луна была намного ярче, чем обычно – ночь обещала быть морозной. Тщетно вглядывалась она в темноту сквозь ледяные узоры окна, кроме черноты ночи ей так и не удалось разглядеть хоть что-нибудь.
Едва расслышав шаги братьев и сестер на лестнице, Эмили, поспешно переодевшись в ночную рубашку и юркнув в постель, притворилась спящей. Отвечать на вопросы любопытных детей ей совсем не хотелось.
Но к тому времени. когда сон действительно взял над ней верх, она уже знала, каковы будут ее дальнейшие шаги. Она знала, что вполне может выдержать характер на протяжении нескольких дней, а может быть, даже и недель. С другой стороны, ей во что бы то ни стало необходимо удержать отца от претворения в жизнь угрозы забрать ее из школы. Что ж, она будет делать все, что необходимо для этого: она будет вставать раньше, чем до этого, она будет делать двойную работу по дому, будет делать уроки ночью, при свете лампы, если то будет необходимо. Но она никогда не позволит забрать ее из школы! Никогда!
Смирившись с невозможностью унять тревогу, терзавшую ее весь этот вечер, Селина решила, наконец, что самое лучшее сейчас отправиться в постель. Она была уверена, что ей не удастся заснуть одной, без мужа, но лучше уж она притворится спящей, чем будет вынуждена посмотреть ему в лицо.
Раздевалась она медленно. В доме было холодно. Да, вспомнила женщина, она забыла подбросить дров в печь. Пришлось вернуться, борясь с усталостью, и выполнить этот каждодневный ритуал.
Но и в кровати ей не стало спокойнее. Она крутилась и вертелась, не находя себе места, пока не почувствовала под подушкой свои четки. Молитва принесла небольшое облегчение. Она молилась о двух вещах: чтобы Господь простил ее мужа, поскольку тот, в первый раз в его жизни, не благословил пищу и не вознес благодарности за нее, и второе – чтобы Господь послал мир ее душе.
Калеб вернулся намного позднее, чем того ждала Селина. По припухлости вокруг глаз жены он догадался, что она плакала до тех пор, пока сон не сморил ее окончательно. Взяв четки из ее рук, он засунул их обратно под подушку. Затем, как мог тихо, разделся, преклонил колена в тихой молитве, осенил себя крестом, задул лампу, и скользнул между одеял, теплых от рыданий его жены.
**************************************
Едва занявшееся утро застало Эмили уже на ногах. Справившись с обычной утренней работой и дождавшись окончания завтрака, она с раздражающей тщательностью вытерла стол, набросила пальто и побежала в школу, так и не взяв в рот ни кусочка. Разволновавшись, Селина крикнула ей вдогонку, чтобы она вернулась на минутку и захватила с собой хотя бы кусочек хлеба в кленовой патоке. Поблагодарив, девочка отказалась: она очень торопилась, чтобы не опоздать на тест. Мать закрыла дверь, гадая, уж не спускалась ли дочь ночью на кухню, чтобы поесть немного подальше от глаз всех домашних...
Увидев происходящее, Калеб велел ей не волноваться. Пользуясь моментом, тем. что в доме, кроме них двоих, не было больше любопытных ушей, он сообщил ей свое решение забрать Эмили из школы. Все свои мысли, обдуманные и выстраданные на протяжении этой долгой, бессонной ночи, он высказал сейчас жене. Но, к его вящему удивлению, его обычно соглашающаяся с ним жена твердо заявила, что этот вопрос обсуждению не подлежит. Что Эмили нужна школа так же, как ему самому нужно видеть сияние солнце и слушать шумящий дождь. И сколько Калеб не пытался убедить ее, что существует огромная разница между миром природы и земли – и миром книг, Селина оставалась непреклонной. Эмили должна продолжать ходить в школу. Он же знает, что она собирается стать учительницей.
«Мечты маленькой девочки» - презрительно отозвался он.
«Это не мечты. Через два-три года, когда она будет готова выдержать правительственный экзамен, она может стать учительницей в школе. Я думаю, если ей хочется быть учительницей, она должна ею стать.»
Пришлось напомнить жене, что ее собственное здоровье не такое уж крепкое, что Эмили могла бы стать хорошей помощью матери, когда там больна или просто неважно себя чувствует. Но нарвался на достаточно резкий ответ: Эмили никогда не жаловалась, если она просила ее остаться дома вместо школы и помочь по хозяйству.
Пришлось ему в конце концов признать. что действительно, несмотря на горячий характер дочери, Эмили была услужливой и обязательной девочкой. А затем, после минутного колебания, последовал вопрос, имеет ли Селина хоть малейшее представление, что в действительно стояло за вечерним скандалом? Покраснев, она отозвалась, что плохое настроение Эмили, скорее всего, связано с тем, что ей скоро придется найчится пользоваться специальными лоскутами... Калеб досадливо крякнул: он терпеть не мог упоминания женских проблем.
Под конец, призвав на помощь все свое мужество, он все-таки высказал то главное, ради чего так хотел поговорить с женой наедине: как она считает, справедливо ли он относится ко всем своим детям? Удивленная, Селина все же не решилась на этот раз быть с ним откровенной до конца. Да, услышал он, он хороший муж и отец, ничем не хуже, чем любой другой муж и отец. А если... Что ж, жизнь – достаточно тяжелая штука, и каждый должен нести свою ношу, не жалуясь.
«Думаешь, ноша девочек более тяжелая, чем ноша мальчиков?» - осторожно спросил Калеб, от всей души надеясь на отрицательный ответ.
«Ноша девочек – это ноша девочек.»
Калеб хорошо ее знал. Когда она боялась высказывать то, что у нее было на уме, она всегда старалась отделаться вот такими односложными, неопределнными фразами. Он встал и натянул на себя пальто и ботинки.
«Что ж, пойду проверю, нужно ли смазать инструменты перед началом весенних работ.»
Селина охотно кивнула, прекрасно зная, что все почищено, смазано и отлажено давным-давно.
Едва дойдя до двери, Калеб обернулся к ней.
«Вы и в самом деле каждый день едите такую же холодную еду, как мы ели вчера?»
Селина замешкалась было с ответом.
«Что такое холодная еда...» - выдохнула она.
Повесив голову, Калеб выскользнул за дверь.
*******************************************
Вернувшись из школы, Эмили, казалось, пребывала в гораздо лучшем настроении, чем накануне вечером. И даже утром. Она охотно помогла матери приготовить ужин и постаралась дважды проверить, что «мужчины дома» имеют все, что могло бы им понадобится. Калеб несколько раз ей улыбнулся – в робкой попытке показать, что битва накануне ушла в небытие – и Эмили радостно улыбалась ему в ответ.
Закончив есть, мужская часть семьи покинула стол, и женщины, накрыв его во второй раз, сели ужинать. Пытаясь проделать это как можно незаметней, Калеб пытался заставить сыновей есть быстрее, чтобы еда не успела остынуть к моменту, когда за стол сядут дочери. Он был преисполнен гордости за то, что подумал об этом. Селина поняла это, и, сев за стол, бросила ему быстрый благодарный взгляд.
«Почему ты не садишься, Эмили?» - повернувшись к страшей досери, спросила она.
«Нет, спасибо, я лучше буду есть стоя.»
«Что означает это твое «лучше стоя»?!»
Улыбку Калеба сдуло. Она издевалась над ним! Она издевалась над ним, упрямая ослица!
Эмили съела все так быстро, как только смогла, а затем, без чьей бы то ни было помощи, помыла всю посуду, которая находилась в пределах досягаемости.
Сестры ошеломленно наблюдали за ней.
«Подожди нас» - раздались их голоса.
«Нет, спасибо! Так будет гораздо быстрее. Наслаждайтесь моментом – я не всегда буду столь услужлива.»
Вот ведь змея в траве, подумал про себя Калеб. Но ни одно слово не сорвалось с его губ.
На следующее утро девочка встала гораздо раньше, чем обычно, раньше всех в доме, и к тому времени, как ее отец появился в коровнике, успела подоить несколько коров.
«Так, что ты здесь делаешь?»
«Дою коров. А потом подмету коровник.»
«Сегодня не твоя очередь подметать коровник.»
«Как тебе будет угодно. Тогда я подмету в доме.»
Подозрительно прищурившись, Калеб молча наблюдал за ней.
***************************************
Ну хоть бы одна светлая мысль промелькнула, что же ему делать! Эмили ела стоя на протяжении всего месяца. Но ругать ее было совершенно не за что. Она выполняла всю свою работу по дому, и даже больше того, она делала все за рекордно короткое время. Перед Пасхой учительница сказала им с Селиной, что Эмили опять первая в классе по успеваемости, и даже добавила, что если она продолжит так же учиться, то скоро сможет многому научить и саму учительницу! Она даже призналась, что французский язык у Эмили лучше, чем у нее самой. Даже если Калеб не очень одобрял стремление дочери учиться – и особенно, ее желание стать учительницей – его переполняла гордость за свою старшую дочь. Но эта гордость, однако, очень омрачалась ее каждодневным ослиным упрямством.
Селина все время очень искуссно уклонялась от любого разговора на эту тему. Она прекрасно знала. что поведение Эмили жутко раздражает ее отца, но она точно также знала, что борьба Эмили против отца протекает настолько тонко и хитро, что очень трудно придраться к чему-либо, или понять конечную цель этой борьбы. И когда, одним посмурным вечером в конце апреля, ее муж со вздохом поражения спросил наконец, знает ли она, что Эмили хочет от него – Селина поняла, что настало время пролить свет на происходящее. Несомненно, все упрямство и гордыня Калеба растаяли вместе со снегами.
«Я не очень уверена, Калеб, но мне кажется, что все это имеет какое-то отношение к еде.»
Удивленный, Калеб поднял брови.
«К еде? Да у меня уже живот болит от постоянного заглатывания кусков так быстро, как это только получается, чтобы еда не успевала остыть.»
Загадочно улыбнувшись, Селина промолчала. Следующие несколько дней Калеб непрерывно думал о ее словах.
В следующее воскресенье, когда старшие дети были на фортепианном концерте в зале собраний прихода, Калеб попросил жену накрыть стол так, чтобы за него мог сесть каждый член их семьи. Селина, сообразив, что он наконец-то понял все до конца, бросилась выполнять его просьбу без одного лишнего вопроса.
Вернувшись домой, девочки надели было свои передники, чтобы накрыть на стол. Но Селина остановила их. Все было уже готово. Эмили была первой из всех детей, заметившей, что на столе стоит гораздо больше приборов, чем обычно. И осторожно проронила, что по количеству мест за столом можно подумать, что сейчас рождественский ужин.
Впервые вся семья села за стол вместе в обычный день. Мальчики, которым показалось, что их в чем-то ущемили, начали было жаловаться на тесноту за столом. Но Калеб быстро обрезал сыновей, заявив им, что они всегда могут есть стоя. Эмили расхохоталась. Взяв себя в руки, Калеб откашлялся. Горящие любопытством дети заслуживали объяснений.
«Мне всегда почему-то казалось, что наш стол недостаточно большой для нас всех. Сегодня мы с вашей мамой решили попробовать – и оказалось, что мы можем сидеть все вместе. Места хватает. Но все равно, я скоро сделаю другой стол, побольше размером... мы также решили, что наши девочки, Эмили, Энни и Эда, могут чередоваться в подаче на стол. А мы, мужчины, мы будем делать то, что мужчины всегда делают на лесозаготовках: каждый из нас будет брать свою тарелку и вилку с ножем, и относить их в раковину. И вашей маме не нужно будет столько бегать туда-сюда. Мы ведь все знаем, что у нее больные ноги... А теперь, когда все ясно, давайте прочтем молитву.»
Все поднялись, Эмили первая. Она была первой и тогда, когда все сели, и первой, которая положила себе на тарелку то, что стояло на столе в больших мисках.
«Картошка такая вкусная, когда она горячая, правда, мам?»

Часть 1
1895-1897 годы.
Глава 1.
«Ева, сегодня вечером твоя очередь вытирать доску. И вытри ее получше, я хочу, чтобы она сияла, как новенькая монетка.
Старшие мальчики, нарубите дров и принесите их сюда. И пожалуйста, я не хочу видеть ни одного откатившегося в сторону полена.
Средние дети, на этой неделе ваша очередь подметать. И чтобы я не слышала никаких споров по поводу того, кто будет это делать, а кто – держать совок.
Малыши, а вы выровняйте парты. Просто уверена, что вам хорошо известен секрет, как это сделать так, чтобы они стояли ровными рядами, правда?»
Эмили подмигнула самым маленьким. «Я хочу видеть стройные ряды парт.»
Двадцать семь учеников поднялись со своих мест. Старшие пожали было плечами, только чтобы показать всем,
что они могли бы с легкостью отказаться от возложенной на них работы, но тут же поспешили на улицу за дровами. Сидя за своим столом, Эмили аккуратно сортировала тетради, журнал, бумаги.
Определила было бумаги в правый ящик стола, затем, по размышлении, вытащила их обратно и положила в стопку, вместе с тем, что собиралась взять с собой.
Но затем снова передумала, и, покачав головой, вернула их в ящик. Поднявшись, приблизилась к парте маленькой Шарлотты и похлопала девочку по плечу.
«Пора, Шарлотта.»
Шарлотта поняла, немедленно прекратила работу и пошла к задней двери школы, туда, где доска с прибитыми к ней гвоздями служила в качестве вешалки для верхней одежды.
Поискала свое пальто. Она была уверена, что повесила его на ближайший к двери гвоздь, но пальто не было. Не было его и на втором, и на третьем гвозде.
Легкая паника охватила малышку. Куда же делось пальто? Она обязана его отыскать! Она вернулась к первому гвоздю и еще раз посмотрела под одеждой, которая на нем висела.
Ее пальто там не было. Повернувшись лицом к классу, девочка попыталась привлечь внимание Эмили, но та разговаривала с Евой и не заметила взгляда Шарлотты. А Шарлотта была слишком застенчива, чтобы позвать ее во весь голос.
Где же ее пальто? Мама запретила ей выходить на улицу без него. Надо бы поискать его еще раз, прежде чем просить кого-то о помощи.
Но искать стало еще труднее из-за непрошенных слез, которыми наполнились глаза малышки, и от неимоверных усилий из всех сил удержать эти горькие слезы, от которых задрожал ее подборок.
Пора, повторяла она себе, пора! Но как долго может длиться это «пора»? Она совершенно потерялась. Что же ей делать? Она снова взглянула в класс.
Ей показалось, или Иоахим Крет действительно наблюдал за ней со странным выражением на лице?
Иоахим пихнул Пола, тот толкнул Лазара, который кивнул Эмилю, кашлянувшему, чтобы привлечь внимание Овилы.
Овила взглянул на Эмили, нахмурился, еще больше ссутулил плечи и вернулся к работе. Вдруг, к его огромному смущению, полено, которое он положил на остальные дрова, сорвалось и полетело на пол.
Эмили немедленно обернулась. «Овила Пронуво! Следи за тем, что ты делаешь!»
«Простите, мадемуазель. Это вышло случайно. Посмотрите, я все аккуратно уложил.»
«Прекрасно, но будь осторожнее!»
Эмили вдруг почувствовала, что что-то не так, что-то странное происходило в ее классе. Даже не просто странное.
Гнетущее ощущение чего-то очень непрятного овладело ею. Глаза обежали комнату. Все выглядело вполне обычным.
Дети тихо переговаривались между собой, именно так, как она это им позволяла, и все они были там, где и должны были быть, убирая класс.
Но что-то все-таки было не так. Знает ли Ева, что происходит? Нет, Ева ничего не знала. Эмили снова повернулась к остальным ученикам, но все они выглядели занятыми именно тем, чем и должны были быть заняты.
Но тут ее ухо уловило странные, неуместные звуки, похожие на тонкий писк, нечто среднее между воем ледяного зимнего ветра и жалобным скулением щенка.
«Что это за звук?» - спросила девушка.
Иоахим невинно взглянул на нее. «Может быть, это Шарлотта?»
Эмили подхватила юбку и пошла в глубину класса.
Глазам ее предстала печальная картина. Возле вешалки с пальто стояла Шарлотта, заплаканные глаза не отрывались от пола. Тонкая струйка текла вниз по ее ногам.
«Шарлотта! Что случилось?»
Девочка разрыдалась. В ту же минуту Иоахим Крет и его приятели разразились диким хохотом.
Эмили опустилась на колени и обняла крошку, успокаивая ее. А затем, поднявшись, обернулась к классу, приказав всем сесть на места.
«Шарлотта описалась прямо на пол!» - захлебываясь от хохота, орал Иоахим срывающимся голосом.
Выстрелив в него взглядом, учительница приказала ему замолкнуть. Она не хочет больше слышать ни одного слова от него. И сразу же обернулась к Шарлотте, которая была безутешна. Надо было понять, почему так произошло, но Шарлотта никак не могла выговорить хоть что-то.
«Ева, принеси мне тряпку и ведро.»
В мгновение ока все было на полу. Вручив тряпку Эмили, Ева осталась рядом. Вытерев ноги Шарлотты, Эмили протерла ее ботинки, потом пол. Она была вне себя от злости, рядом с несчастной Шарлоттой, и слишком любопытной Евой.
«Большое спасибо, Ева. Ты можешь вернуться на свое место.»
Поняв, что дело серьезно, Ева поспешила к своей парте, по дороге шепнув всем заинтересованным слушателям, что Шарлотта действительно «сходила» прямо на пол. Большой Иоахим съязвил, как можно громче, чтобы его могли услышать все в классе, что в ее свидетельстве особой надобности и не было, они все это и видели, и слышали, да и запах есть. «Тут так воняет, это что-то...» - добавил он.
Его сосед по парте, не сдержавшись, фыркнул от смеха, сделав это, к сожалению, слишком громко для того, чтобы не привлечь внимания учительницы. Эмили встала и решительно прошагала прямо к их парте, таща за собой за руку Шарлотту. Изо всех сил стукнула кулаком по парте. Только что смеявшийся мальчишка подскочил от испуга, покраснел и тут же побелел, как снег.
«Достаточно!!!» - прорычала Эмили. И тут же увела Шарлотту на второй этаж, дабы девочка могла отдохнуть от любопытных насмешливых взглядов одноклассников.
Но, спускаясь, она совершенно отчетливо слышала издевательский голос Крета, вопрошающий приятелей, не кажется ли им, что он сейчас тоже расплачется, только от испуга?
С нее хватит! Обернувшись к Шарлотте, она попросила ее подождать наверху, а затем ринулась вниз. Увидев ее лицо, ученики застыли.
«Так, дети! Кто-нибудь может мне сказать...» - она остановилась. Широкие плечи Иоахима сотрясались от смеха. Эмили шагнула к его парте, уперлась руками в стол и пригвоздила его тяжелым взглядом.
«Ты, большой идиот...»
Смех Иоахима разом оборвался, на лице появилось выражение притворного ужаса.
«Эй, малышка, отпусти удила. Ты меня не испугаешь!»
Он поднялся на ноги, выпрямившись во весь рост, возвышаясь над ней на целую голову и, уперевшись руками в бока, вернул ей точно такой же взгляд, каким наградила его Эмили. Это было уже слишком для находящейся на пределе девушки. Она стремительно обогнула парту и, схватив его одной рукой за ухо, а другой – за пояс штанов, и врезав ему коленом под зад, дабы придать ускорение, потащила мальчишку в глубь класса, туда, где еще недавно стояла плачущая Шарлотта.
Дети похолодели. Они еще никогда не видели, чтобы Эмили Борделю вышла из себя по-настоящему. Впечатление было очень внушительным, особенно для мальчиков, не говоря уже о девочках. Растерявшийся Иоахим вообще не знал, чего ему теперь ожидать. До того. как он успел осознать, что учительница тащит его через весь класс, как свинью на убой, он очутился на коленях, возле ведра, а его голова оказалась в ведре, полном воды, смешанной с остатками мела и мочой.
Схватив его за волосы, Эмили вытащила голову парня из ведра, свободной рукой схватила тряпку и швырнула ее в лицо Иоахима.
«На, утри свою морду. Теперь ты тоже воняешь!»
Оставив его задыхаться от шока и ярости, она поспешила обратно, к доске, пытаясь заставить себя успокоиться. Один взгляд на перепуганные детские лица вернул ей самообладание.
«Прошло два месяца с начала учебного года. И сейчас я хочу, чтобы вы кое-что себе уяснили раз и навсегда. Единственный человек, которому вы обязаны здесь подчиняться и чье слово имеет здесь вес – это я! Не Иоахим Крет, даже если ему четырнадцать лет, а вы все знаете, что мне – только шестнадцать. Возраст здесь не играет никакой роли. Что действительно важно – это уважение. К каждому. И к маленькой Шарлотте. Уверена, что вы хорошо понимаете, что я имею в виду. Я права?»
«Да, мадемуазель Борделю!» - хором отозвались дети.
«Я сказала, что на День Всех Святых (1 ноября – прим. Обезьяны) я не стану задавать домашних заданий. Но из-за того, что случилось сегодня, я вынуждена попросить учеников четвертого, пятого, шестого и седьмого классов написать сочинение минимум на 20 строчек об уважении. Это имеет отношение и к тебе тоже, Иоахим Крет!. А сейчас вы все можете одеться и идти домой. И чтобы я не слышала ни одного звука! До встречи в среду!»
В рекордно короткое время и при полном молчании дети покинули школу. Согласно заведенному ею самой порядку, обычно она стояла у двери и прощалась с каждым из них. Но не сегодня. Сегодня она вернулась на второй этах, к Шарлотте, чьи тихие всхлипы теперь, в опустевшей школе, были очень хорошо слышны.
«Все позади, Шарлотта. Не надо больше плакать, хорошо? Сними с себя мокрую одежду. Я ее постираю ее и повешу над печкой, чтобы она быстро просохла. А если она не успеет высохнуть до приезда моего папы, то я найду что-нибудь, во что ты сможешь переодеться, и мы отвезем тебя домой. Хорошо?»
Вытащив из кармана носовой платок, он вытерла слезы на детском личике и кивнула в стороны угла за ширмой, где малышка могла снять с себя одежду. Постаралась не смотреть в ту сторону, чтобы еще больше не унижать девоку. Выйдя из-за ширмы, Шарлотта, не поднимая глаз, вручила учительнице снятыек предметы.
«А знаешь, Шарлотта,» - начала Эмили по дороге вниз, «Ты напомнила мне меня саму, когда я была маленькой. Мне однажды приснилось, что я встала, чтобы сходить в туалет. Во сне я дошла до туалета. Знаешь, где я была, когда проснулась по-настоящему?»
«Нет» - взволнованно ответила девочка.
«Ты обещаешь, что никому-никому не расскажешь?»
Шарлотта готовно кивнула.
«Я сходила в туалет в ящике своего шкафа!»
Эмили расхохоталась. Секунду спустя к ней присоединилась и Шарлотта.
Все время, пока Эмили стирала вещи малышки, она продолжала болтать. Никогда она не испытывала большего стыда, чем в тот момент, когда обнаружила себя в шкафу, делилась с девочкой Эмили. Она была просто уверена, что никто в семье никогда не забудет ей этого случая. И ведь ей тогда было не всего лишь шесть лет, как Шарлотте. Ей было целых десять!
Захваченная рассказанной историей, этим доверенным ей секретом, Шарлотта понемногу забыла о собственных горестях и перестала плакать. Окончательно успокоившись, она пошла к задней двери класса. Эмили шагала следом. Наклонившись и пошарив под скамьей, малышка извлекла на свет что-то, что при ближайшем рассмотрении оказалось пальто девочки. И слезы снова полились из ее глаз.
«Мое пальто испорчено!»
Склонившись к ней, Эмили взяла у нее из рук сверток. Пальто было все скручено и смято, и засунуто между ботами. Выходка в духе Иоахима Крета.
«Знаешь, я думаю, оно просто случайно упало с вешалки.»
Подавленная видом своего измятого, сплошь покрытого грязью и пылью, пальто, Шарлотта не ответила ни слова. Поднявшись с колен, Эмили вернулась обратно к печке, увлекая за собой девочку.
«Дай мне всего пять минут. Оно будет, как новенькое.»
Она тщательно оттерла пальто, вытряхнула его, и, поставив утюг на печку, проверила развешенные вещи Шарлотты. Почти высохли. Взяв в руки нагретый утюг, принялась выглаживать пальто.
Шарлотта сидела рядом, натягивая полы рубашки на голые ноги.
«Мама будет очень сердита. Она подумает, что я просто слонялась неивестно где.»
«Не волнуйся. Я сама с ней поговорю.»
Действительно, теперь пальто выглядело так же, как и всегда, к большому облегчению девочки. Эмили попросила было малышку посидеть внизу и подождать, пока она закончит упаковывать свой чемодан, но Шарлотта не могла усидеть. И следовала за ней повсюду, как ласковый щенок. Это несказанно обрадовало ее учительницу. Шарлотта всегда была очень стеснительной. Что ж, она сама тоже была бы такой, если бы у нее были те же проблемы, думала девушка.
Хотя Шарлотта ничего не сказала, вскоре Эмили заметила, какие тревожные взгляды время от времени бросает девочка в сторону окна, и поняла, что они означают.
«Не волнуйся, мой папа приедет очень скоро, минут через пятнадцать» - сказала она ученице.
«А моя одежда успеет высохнуть?»
Эмили снова проверила висевшие вещи. «Да, успеет.»
Улыбка радости осветила маленькое личико.

Глава 2.
Калеб вздохнул. Смесь усталости и удовлетворения чувствовалась в этом вздохе. Его коляска только что миновала новый деревянный мост над рекой Желания (Rivière des Envies). Он любил звучание деревянных мостов: при каждом шаге копыта его кобылки издавали нежный звон, отдающийся эхом в долине. Потом его мысли перенеслись к металлическим мостам, которые все больше и больше предпочитались инженерами в последнее время, и он тяжко покачал головой. Да, с тех самых пор, как они начали строить этот уродливый мост в Монреале, нет, даже с тех пор, как они в первый раз увидели планы этого монстра, железной башни там, в Старом Свете, они все клялись направо и налево, что нет на свете ничего лучшего для конструкций, чем металл. Калеб все время пытался убедить себя, что инженеры, конечно же, ошибаются, но все же глубоко внутри он знал, что они, возможно, правы.
После моста, повернув направо, он подогнал свою кобылу. До школы Эмили оставались всего каких-то две мили. Он приближался к приходу Бордо. Калеб снова отпустил поводья, позволив ей самой выбирать темп в то время, как сам с интересом вглядывался в мягкие холмистые дали, расстилавшиеся перед ним. Да, фермеры Сент-Тита работали также прилежно и тяжело, как и фермеры его деревни. Как и повсюду. Работать на земле – тяжкий труд, думал он.
Мысли Калеба вернулись к Эмили, которую он не видел с самого начала учебного года. Он был обижен на дочь, и не собирался скрывать этого. Хотя, надо отдать ей должное, с тех пор, как она уехала, она писала домой каждую неделю. Селина читала письма вслух, а вся семья, от мала до велика, внимательно ее слушала. Эмили была душой их дома, и с ее отъездом словно частичка радости исчезла вместе с ней.
Его дочь была слишком юной для того, чтобы уйти из дома и жить в какой-то отдаленной деревне. Когда он все-таки согласился, чтобы она приняла предложение работать в Сент-Тите, он был уверен, что Эмили будет преподавать в школе, в которой будет две классных комнаты, две учительницы. Когда же в конце концов выяснилось, что в школе только один класс, и что она будет единственной учительницей двадцати семи учеников днем, а по ночам ей придется оставаться совершенно одной во всем доме – то не поверил, что дочь не знала обо всем этом с самого начала.
Пока не пришло ее первое письмо, он чувствовал себя загнанным зверем. Что, если у Эмили возникли серьезные проблемы? Или ей страшно одной по ночам? Или какой-нибудь негодяй преследует ее? Школа, в которой было бы два класса, была бы намного лучше! У Эмили был бы кто-то, кто мог бы ей помочь с учениками, с уроками, с домашними обязанностями, в конце концов. Да и поговорить было бы с кем. Но Эмили вовсе не выглядела обеспокоенной тем, что ее ждало впереди. Это поражало Калеба. Она была полностью готова изменить свою жизнь сверху донизу – уехать далеко от семьи, уехать из родной деревни. Она стала совсем взрослой и была готова к взрослой жизни. Она пишет, что несет ответственность за 27 учеников.
Калеб взглянул через реку на фермы, видневшиеся на северном берегу. В каждом из этих домов живут один или более учеников его Эмили. Прямо напротив него расположилась школа, уютно примостившаяся меж двух холмов. На взгляд Калеба, это был весьма симпатичный небольшой домик, хотя, он был уверен в том, недостаточно крепко сбитый, чтобы хорошо предохранять от ледяных северных ветров. Еще какие-нибудь четверть мили – и он будет на месте.
Калеб подстегнул лошадь и вытащил из внутреннего кармана часы. Дочь ожидает его где-то около 4 часов дня в последнюю пятницу октября. Когда он остановил свою лошадь возле школы, было десять минут пятого. Спрыгнув с коляски, Калеб накрыл лошадку шерстяной попоной.
Увидев его в окно, Эмили поспешила помочь Шарлотте одеться. Одеваясь, Шарлотта облегченно и обрадованно улыбалась: одежда действительно успела высохнуть.
Закончив помогать девочке, Эмили выбежала на крыльцо – встретить папу. Калеб, отрывисто поздоровавшись с дочерью, начал вытаскивать из коляски кирпичи. «Надеюсь, твоя печь еще горячая?»
Заверив отца, что печь как раз такая, какая ему нужна, она перешла к более важному для нее сейчас вопросу: ей нужна коляска ненадолго, отвезти домой одну из учениц, у которой была небольшая проблема. Калеб заинтересовался: что могло случиться с ребенком, ударилась? Нет, услышал он в ответ. Взглянув на свою покрытую потом усталости кобылу, Калеб, вздохнув, потребовал дать слово, что весь путь не возьмет больше пятнадцати минут. Сняв попону, сложил ее в коляску.
«Ладно, пока ты отвезешь ее, я нагрею кирпичи,» - согласился он.
Эмили побежала за Шарлоттой, по дороге к коляске представив ее отцу. Шарлотта присела в реверансе.
Подхватив девочку на руки, Калеб усадил ее в коляску, и, склонившись в очередной раз, достал последние кирпичи.
«Не подстегивай лошадь слишком сильно, Эмили. Она ведь уже пробежала сегодня пятнадцать миль.»
Он может не волноваться, кивнула девушка. А пока пусть хозяйничает в школе, пусть почувствует себя, как дома.
«Я поставила чайник. Сделай себе пока чай. Это поможет тебе отдохнуть, а то ты слишком бледный.»
Помахав ей вслед, Калеб вошел в школу. Его ожидал приятный сюрприз. Да, Эмили не теряла времени, чтобы приспособить школу под свой вкус. Она же здесь все переделала! Передвинула свой стол совсем не туда, где он должен был стоять. Парты учеников стояли безукоризненно ровными рядами, как солдаты на плацу. Взглянув себе под ноги, он обнаружил, что весь пол испещрен карандашными надписями. Как это было похоже на его дочь, всегда изобретавшую самые немыслимые пути облегчить обучение. На доске, среди нарисованных цветов, красовались все буквы алфавита, сверху шли прописные буквы, в нижнем ряду – заглавные. Ни одной пылинки на подоконниках, и окна сверкали идеальной чистотой.
Он подошел к печи, положил на нее первую партию кирпичей. Да, его дочери, видимо, пришлось потратить часы, чтобы выкрасить и отполировать ее. Она выглядела совершенно как новая. Вернувшись к оставленным у двери кирпичам, он положил их рядом с первыми. Эмили оставила ему чашку с чайными листьями внутри. Все, что оставалось сделать ему, это залить в нее кипяток и подождать, пока чай не заварится. Устроившись поудобнее на стуле дочери, он строго оглядел классную комнату и постарался представить себе, что чувствовала его Эмили, когда из-за каждой парты на нее смотрели глаза ее учеников. Ощущение было настолько неожиданным, что внезапно для самого себя ему захотелось притвориться учителем. Ну, совсем ненадолго...
«Возьмите свои учебники, пожалуйста.»
Услышав эхо собственного голоса, он разом смутился и решил подняться наверх, посмотреть на комнату Эмили. Ступеньки были крутыми, почти как у приставной лестницы. Пришлось помучиться, одновременно взбираясь наверх и стараясь при этом не пролить ни капли из чашки.
Если изменения в классе удивили его, то здесь он был просто поражен, обнаружив, что дочь, почти из ничего, сумела сотворить очень уютную комнату. Белые хлопковые занавески, расшитые белыми нитками, красовались на окнах. Узкую металлическую кровать закрывало стеганое покрывало, украшенное такой же вышивкой, как и занавески. Старая шляпная коробка, задрапированная красивой материей, служила ей в качестве прикроватной тумбочки, на которой вольготно разместились масляная лампа и словарь. Улыбка смягчила лицо Калеба. Эмили до сих пор сохранила привычку читать словарь перед сном. В другом конце комнаты, рядом с ледником*, стоял стол, над которым висели несколько полок, нагруженных продуктами, посудой, кастрюлями и другой кухонной утварью.
И всего лишь два стула в комнате. У одного из них, с подушечкой на сиденье, не хватало одной из планок в спинке. Наверно, на этом стуле Эмили сидела, когда садилась за стол. Другой стул, вернее, кресло-качалка, был придвинут к окну. Наверно, здесь она шьет или читает, думал отец. Рядом, в недорогой вазе, стояли засушенные цветы. А вот это ему уже не понравилось, засушенные цветы всегда напоминали ему о кладбище. Наконец, Эмили соорудила какое-то подобие ширмы, которая закрывала умывальник. Стены не были покрашены, и Калеб с облегчением обнаружил, что все они состояли из двойного слоя деревянных бревен. Что ж, северному ветру придется порядком потрудиться, чтобы найти себе лазейку в таких стенах.
Поставив на стол пустую чашку, Калеб решил, что пора бы снести вниз чемодан Эмили. Они должны будут вскоре выехать. Ничего не поделаешь, лошади придется отправиться в обратных путь, не успев отдохнуть по-настоящему.
Он едва-едва успел опустить чемодан возле двери, как она открылась, впустив Эмили.
«Я снова накрыла лошадку попоной. Может, дать ей сразу овса?»
«Нет, сначала пусть немного остынет. Потом дадим. Будет лучше, если она поест перед обратной дорогой.»
Они присели на маленьком крыльце. День был холодным, яркое солнце играло в чехарду с тяжелыми облаками, то скрываясь за ними, то снова выныривая и одаривая землю золотым светом. Как Эмили любила такие осенние дни! Молча сидя рядом, отец и дочь наблюдали за лошадью, наслаждаясь прозрачной тишиной угасающего дня.
Звонкое ржание, донесшееся откуда-то из-за школы, внезапно разрушило чары. Кобыла тоже услышала этот неуместный сейчас звук. Немедленно вскинула голову, тонкие ноздри нетерпеливо задрожали. Ржание стало громче.
Калеб с Эмили поднялись. Надо же было посмотреть, кто исполняет серенады для их лошади. На соседнем со школой пастбище шоколадный красавец-жеребец гордо встряхивал необыкновенно густой, золотой гривой, горевшей нестерпимым сиянием в блеске лучей заходящего солнца. Калеб присвистнул. Никогда еще не приходилось ему видеть подобного красавца коня.
«Если б такое чудо водилось в наших окрестностях, я бы уже давно упросил его хозяина обслужить мою кобылку. Чей он?»
Но Эмили и сама в первый раз видела это чудо природы. Если бы она уже встречала его раньше, непременно упомянула бы об этом в своих письмах.
Калеб отошел и, подняв мешок с овсом, привесил его возле морды лошади. Та, ткнувшись сперва носом в мешок пару раз, моргая от пыли, принялась за еду.
Хорошо зная, как ненавидит отец выезжать в путь на голодный желудок, девушка предложила ему, пока ест лошадь, вернуться в дом и подкрепиться тарелкой супа. Они ели, сидя напротив друг друга, Калеб на стуле, Эмили в кресле-качалке, которое она придвинула к столу, подложив два бруска дерева вниз, чтобы оно не качалось – хитрый трюк, оценил сообразительность дочери Калеб. Пока длилась трапеза, они почти не разговаривали, только улыбались друг другу каждый раз, как слышали ржание жеребца, которое от раза к разу звучало все отчаяннее.
«При других условиях ему не надо было бы умолять, чтобы обслужить ее. Хорошо, что она уже ждет жеребенка, иначе, клянусь, я бы дал этим двоим сейчас воли. Может, в следующем году мы что-нибудь придумаем по этому поводу. Как бы то ни было, он хорошо знает, о чем поет, а? Даже несмотря на то, что она с жеребенком, она просто покорена им!»
Эмили улыбнулась. Ей была прекрасно известна его одержимость лошадьми. Все еще улыбаясь, она помыла посуду и поставила ее сушиться на полку. Калеб поднялся, посмотрел на часы, и решил, что им бы лучше уже двинуться в путь, если они хотят выехать на главную дорогу перед наступлением ночи. Эмили была с ним полностью согласна. Они спустились вниз, и девушка тщательно заперла дверь, ведущую на лестницу к ее комнате.
Огонь в печи почти погас. Но даже несмотря на это, для пущей безопасности, она полностью закрыла заслонку, плотно прижав ее, чтобы даже в случае, если огонь вдруг снова затеплится, он бы не имел шанса найти себе выход. Еще раз кинула взгляд вокруг. Все было в порядке.
Отец был уже на улице, укладывая на пол коляски горячие кирпичи. Да, было еще совсем не так холодно, чтобы эти кирпичи действительно были необходимы, но он любил чувствовать ногами тепло, если уж предстоял длинный путь. Он уселся, взял в руки вожжи – и крикнул Эмили, чтобы она поторопилась. Девушка выбежала на крыльцо. Заперев было дверь, вдруг кивнула ему, чтобы подождал еще несколько минут. Вернувшись в дом и подойдя к своему столу, она задумчиво смотрела на бумаги, оставленные ею там после занятий. Они были единственным доказательством ее новой жизни, того, что эта жизнь была реальностью, а не мечтой. Она должна взять их с собой, должна быть уверена, что она вернется сюда! Держа в руках эти драгоценные листки, Эмили снова крепко заперла дверь, толкнув ее всем телом, чтобы убедиться, что замок надежен, и повернула ключ в наружном замке.
Вопль отчаяния, почти плача, донесся до них со стороны жеребца, когда он увидел, что коляска с приглянувшейся ему лошадью постепенно отдаляется от него. Кобыла повернула было голову, но Калеб быстро приструнил ее.
«Надо отдать ей должное, она может быть некрасивой, но, по крайней мере, она послушная.»
Улыбнувшись, Эмили положила на ноги одно из припасенных отцом покрывал.
Мерная рысь лошади почти убаюкивала ее.
Соединенные молчанием, отец и дочь тихо следили, как медленно и величаво солнце скрывается за темнеющим горизонтом. В торжественной тишине слышалось только глубокое дыхание Эмили. Она любила эту пору, любила запахи осени, любила наблюдать, как осеннее солнце лукаво подмигивает ей сквозь обнаженные ветви осиротевших деревьев. Обернувшись на миг, бросила последний взгляд на маленькую школу с ее светящимися сейчас окнами, примостившуюся меж двух холмов, словно служивших ей для защиты от ветров. Взглянув в ее сторону, Калеб поймал тот миг, когда Эмили, стесняясь самой себя, робко послала воздушный поцелуй покидаемой ею любимой картине.
Втайне от всех, боясь признаться в этом даже себе, Калеб отчаянно надеялся, что Эмили пожалеет о принятом ею решении быть учительницей. Он надеялся услышать от нее, что она возвращается домой, что она устала, что ей скучно и все надоело. Но по тону ее писем, и особенно по этому почти влюбленному взгляду, которым она окинула сейчас маленькую свою школу, он понимал, что надеялся напрасно. Она не изменит своего решения. Как он мог думать, что она начнет скучать здесь? Разве он не знает свою дочь? Ей никогда не хватало времени, чтобы сделать все то, что хотелось.
Вдруг на память ему пришла история, почти легенда, которую рассказывал ему дед. История его предка, Антуана Борделю, солдата полка Кариньяна, который женился на Дочери Короля**, одной из тех женщин, которые были посланы из Франции, чтобы стать женами и матерями в новых колониях. Родив ему двух сыновей, жена вернулась во Францию. Антуан ждал ее тридцать шесть лет. Она никогда так ему и не написала, ни разу не спросила ни о нем, ни об оставленных ею в колониях сыновьях.
Калеб знал, конечно, что Эмили совсем не похожа на эту Перетту Халье, вряд ли она захочет когда-нибудь уехать в Старый Свет... Но...
В первый раз, два месяца назад, когда Эмили уехала из дома, Калеб почувствовал такое острое чувство потери. Когда первый ребенок впервые покидает твой дом – это знак, что твоя собственная молодость осталась позади. Да, она уходит от тебя вместе с твоим ребенком, оставляющим родной дом, забирающим с собой часть души, часть самой жизни. Калеб судорожно вздохнул. Если бы он помнил, что это такое, он бы понял, что с ним происходило, понял бы, что все это время он просто плакал – рыданиями без слез, рыданиями с улыбкой. Душа его обливалась кровью.
«Эмили, зажги фонарь. Скоро будет совсем темно.»
Она повиновалась, но теперь, опустившись обратно на сиденье, натянула покрывало на плечи, как будто это была шаль. Засмотрелась на палитру облаков, расцвеченных последними всполохами запоздавших лучей солнца, сиявших всеми оттенками от глубокого, чувственного красного, до холодного, таинственного, морозно-голубого и сиреневого, сплетавшихся в своем великолепии с симфонией розовых теней.
«Ночь сегодня будет ясной и холодной» - задумчиво сообщила девушка.
«О да, ночью будет морозно. У нас уже один раз так было на прошлой неделе. Терпеть не могу, когда начинает морозить задолго до того, как снег ляжет на землю. Она начинает страдать от холода. Покрывается морщинами, как старая женщина. Говорят, что земля засыпает до весны. А мне всегда казалось, что она до весны умирает.»
Эмили молча смотрела на него, пораженная до глубины души. Он всегда любил землю, любил говорить о ней, но сегодня впервые он позволил своим чувствам прорваться наружу.
Темнота ночи, наконец, прогнала за горизонт последний лучик солнца. Эмили зажгла второй фонарь. Снова вокруг них простерлась тишина, нарушаемая лишь мерной дробью копыт да поскрипыванием правого переднего колеса коляски.
Они были в часе езды от школы, когда увидели в отдалении мерцающие огни Сент-Северина. До них было минут пятнадцать езды. Повернувшись к дочери, Калеб сообщил, что они остановятся в доме его племянницы, ее кузины, Люси.
«Я ей сказал по пути к тебе, что мы остановимся у нее перекусить. Она нас ждет.»
Дом Люси был как раз на границе между приходскими угодьями и деревней Сент-Северин. Калеб остановил коляску, накинул попону на лошадь и начал подтаскивать к двери кирпичи, пока Эмили с Люси поприветствовали друг друга и пошли внутрь дома. Фонс, муж Люси, принес в дом последние кирпичи и положил на печь.
«Дети уже спят?» - спросила Эмили у кузины.
«Ох, нет. Обычно я к-кладу их в пол-л-ловине восьмого. У нас с Фонсом тогда п-получается п-поиграть с ними. Они на з-заднем дворе. П-пойду, п-позову их.»
Почти сразу она вернулась, с ней появились двое детей. У старшего из них, мальчонки лет трех, была роскошная черная шевелюра. Младший, энергичный, жизнерадостный крепыш полутора лет от роду, что-то счастливо лопотал.
«Узнаешь свою кузину Эм-мили, Джос?»
Черноволосый мальчуган утвердительно кивнул и направился к Эмили. Младший последовал его примеру.
«Они совсем не дичатся!» - удивилась Эмили.
«Н-не говори мне о диких д-детях. Я имела т-таких в животе по девять м-месяцев к-каждого! Я с-совсем не хочу т-того же за моими юб-бками д-девять лет под-дряд!»
Положив кирпичи в кухне на печь, Фонс и Калеб вышли посмотреть на коров. Женщины накормили и искупали детей, переодев их в ночные костюмчики, «на с-случай, если они з-заснут на х-ходу», и посадили старшего в угол кухни, за маленький столик, вручив ему коробку с картами.
«П-понятия не имею, п-почему, но Джос может ч-часами смотреть на эти к-карты. Эта его иг-гра – моя самая л-любимая. Она называется «д-дадим хозяйке д-дома немного отдохнуть».»
Через некоторое время, поговорив о том о сем, девушки принялись накрывать на стол. Люси вышла позвать мужчин, и они все уселись ужинать. Младший из сыновей, к огромному облегчению его матери, и в самом деле заснул прямо в кухне.
«Д-дядя Калеб, расскажите, что у вас нового? А то в-вы промчались мимо нас так быстро, что п-пыль едва успела улечься п-под ногами.
Расхохотавшись, Калеб поведал, что, собственно, рассказывать-то и нечего. Ничего нового у них не произошло. Селина все еще не пришла в себя полностью после воспаления легких, которым болела в середине сентября.
«Б-бедная т-тетя Селина! Но н-нужно признать. Она н-никогда не б-была крепкой.»
«Это точно,» - покачав головой, кратко согласился с Люси Калеб. Процесс поглощения пищи был слишком серьезен, чтобы он увлекся разговором.
«Нужно признать, и, думаю, вы со мной согласитесь, что моя жена замечательно готовит!» - похвастался Фонс – «А если нет – то только взгляните на меня, и сразу поймете, как хорошо я кушал все четыре последних года!»
Все прыснули от смеха. Надо признать, что Фонс и в самом деле был тощ, как железнодорожная рельса, когда они с Люси поженились. Уже в первый год брака молодой муж заметно прибавил в весе. На второй год вокруг заговорили о его дородности. На третий год он стал тучным. Но сейчас только слова «очень толстый» могли правильно описать его внешность. Люси, бросив на него взгляд, склонила голову. Насмешливая улыбка играла в уголках ее губ.
«Представляешь, что бы говорили, если бы я г-готовила бы так же, к-как и говорила? Сказали б-бы, что я к-кладу всего по т-три-четыре р-раза.»
Все расхохотались, Фонс громче всех. Малыш оторвался от своих карт, заинтересовавшись, что могло послужить причиной такого веселья. Но, не обнаружив ничего интересного, вернулся к своему занятию.
«П-послушайте», отсмеявшись, продолжила Люси, «вы слышали, что в н-нашем п-приходе было н-несколько ограблений?»
«Ограблений?» переспросил Калеб, в изумлении подняв брови.
«Ага. И не просто с-стянули одного-двух гусей. Н-настоящие ограбления. С н-настоящим в-вором с мешком за спиной, ночью, б-берущим то, что ему захочется и сколько захочется. Особенно ц-цыплят. Н-но он хитер, как лиса – б-берет только по одному цыпленку из каждого курятника. Д-думает, что пропажу н-никто не заметит. И ведь б-берет же самых лучших к-каждый раз.»
«Если это правда», заметила Эмили, «то он хорошо знает ваш приход».
«Как с-свои пять п-пальцев. Самое во всем этом п-плохое то, что в-все знают, кто вор.»
«Так почему же никто ему ничего не говорит?» - удивился Калеб.
«Потому что никто не с-схватил его з-за руку. Я же говорю, он х-хитер, как лиса. П-правда, я все равно б-бросила ему п-пару ласковых.»
«Ты мне об этом не говорила,» заинтересованный Фонс уставился во все глаза на жену.
«А что ты хочешь, у м-меня з-занимает т-так м-много в-времени что-то с-сказать, ч-что я не в-всегда имею время т-тебе что-то р-рассказать.»
«Так что ты сказала старику?»
«Ну, я от-тносила бисквиты с-старой м-мадам Рошелье. Пока м-малыш спал, я взяла с собой Д-жоса. Я б-бежала домой, н-не хотела, чтобы малыш п-проснулся один, когда м-меня нет д-дома. С-старик к-копался в своем саду. Он п-поздоровался с-со мной так с-сладко, как т-только м-мог, потом с-сообщил, что я иду с-слишком быстро, Д-джос за мной успевает с т-трудом. Тогда я п-посмотрела на него т-так з-значительно и ответила, что по к-крайней м-мере Джос быстро б-бегает только д-днем, а не н-ночью!»
Фонс расхохотался. Люси не переставала удивлять и восхищать его. И что же ответила эта старая лиса?
«Ничего он н-не с-сказал. У него просто г-глаза стали к-круглые, что твои плошки, «Ох» выд-дохнул. И в-все.»
*******************************************
Эмили знала, что поблизости была река. Воздух потяжелел, наполненный ароматом влажной земли. Значит, река была не далее, чем за одним из ближайших холмов. А затем она ее услышала. Ее реку. Ее Батискан. Сколько часов провела она в мечтах на ее берегах! Сколько ее секретов доверила она ее бурным волнам! Наконец-то удалось ей стряхнуть с себя тягучую грусть, сжимавшую ее сердце с самого момента отъезда из школы, грусть, которую немного удалось развеять только Люси с ее неумолчной болтовней.
«Хорошо, что у нас с собой есть покрывала. Ночь какая холодная.»
Погруженной в свои мысли Эмили с трудом удалось вернуться в реальность.
«Что ты сказал, папа?»
Он повторил и она согласно кивнула ему.
«Что-то ты такая тихая. Обычно у тебя рот не закрывается.»
На минуту остановившись, он продолжил таким тихим и нежным голосом, как будто разговаривал с маленьким ребенком. «Небось, думаешь о своей школе,а?»
«Да.» И, словно проснувшись, Эмили поведала отцу о проделке Иоахима Крета с маленькой Шарлоттой, о своей дикой злости по отношению к нему, как она сорвалась.Калеб внимательно слушал дочь, понимая, что, в сущности, своим рассказом она просит его одобрить то наказание, которое она наложила на этого Крета. Ее голос затих. Помолчав несколько секунд, отец заговорил. С неожиданной горячностью он сообщил, что, будь он на ее месте, этот Иоахим так бы легко не отделался. Он бы ему показал, где раки зимуют!
«Этот твой Крет напоминает мне Эрве Койота.»
«Эрве Койот – ангел в сравнении с Иоахимом Кретом.»
«Что ж, думаю, тебе все-таки удалось его проучить и отвадить от подобных проделок в будушем. С такими людьми нельзя действовать в белых перчатках.»
«Знаешь, я боюсь, что он причинит мне еще много проблем. Честно говоря, папа, если бы не он, у меня не было бы вообще никаких проблем с самого начала года.»
«Надеюсь, проблем больше не будет.»
Он подождал еще несколько минут. А затем все же решился задать вопрос, который жег ему мозг и язык с того самого момента, как он выехал за ней из Сент-Тита.
«Так что же, Эмили, жизнь школьной учительницы – это именно то, о чем ты мечтала?»
Эмили молчала. Она молчала довольно долго перед тем, как ответить своему отцу, что, за исключением проблемы с Иоахимом Кретом, ее жизнь была очень близка к ее мечтам. Да, именно об этом она всегда мечтала.
«Знаешь, что я люблю больше всего, папа? Каждую пятницу я уверена, что дети знают теперь намного больше, чем они знали в понедельник. Ты понимаешь, папа? Я, только я одна, Эмили Борделю, учу их стольким новым вещам! Как ты думаешь, хоть кто-то из них будет помнить меня, когда вырастет?»

Глава 3.
Декабрь предал забвению осень, отослав ее в самый дальний уголок памяти. Теперь над землей, деревьями, душами и телами господствовал холод. Эмили наблюдала за падающим снегом, завладевшим землей, внезапно осознав до конца, насколько она была одинока. Хотя было немало домов неподалеку от школы, единообразие белого снега, покрывшего однотонным ковром дороги и изгороди, полностью изменило такой знакомый уже пейзаж. Она поняла сейчас с ужасающей ясностью, что ее ждут одинокие выходные. Как была бы она счастлива, если бы могла видеть своих учеников семь дней в неделю.
Эмили как раз надевала свои боты, когда невдалеке послышался звук колокольчика. Выглянув в окно и увидев подъезхавшего к школе Овилу Пронуво, удивилась, не забыл ли он что-нибудь в своей парте. Сойдя с саней, парень уже взялся было за перила крыльца, когда она поспешила открыть ему дверь. Он стащил с голову шапку, прежде чем что-то сказать. Эмили спрятала улыбку: это был один из законов вежливости, которым она неустанно учила своих учеников.
«Добрый день, мадемуазель. Я увидел, что Вы еще не ушли, так что подумал, может, Вы захотите поехать в церковь на санях? Сегодня не такой уж теплый день, чтобы идти пешком четыре мили.»
«Спасибо тебе огромное, Овила. Я уже почти собралась.»
«Если не возражаете, мы заберем по пути мою семью.»
«Это будет замечательно.»
«О, хорошо!»
Что-то было в этом «О, хорошо!» Овилы, что-то такое, что захватило ее врасплох. Что-то, что она не могла ни понять, ни определить, но что заставило девушку повернуть голову и вглядеться внимательней в своего ученика, прежде, чем выйти во двор.
Она забралась в сани и, к ее огромному изумлению, Овила тут же укрыл ей ноги медвежьей шкурой. Нет, ее удивило не то, что он вообще додумался захватить с собой мех, ее удивила какая-то странная нежность и осторожность, с которой он укутывал ее. Тихо поблагодарив его, вдруг увидела, как порозовела щека, обращенная к ней, когда он смущенно пробормотал «Не за что».
Едва Овила остановил сани на вершине холма, у своего дома, как Эмили увидела спешившего к ней месье Пронуво.
«Сегодня слишком холодно для прогулки, мадемуазель. Поэтому я подумал, что мой сын хорошо сделал, что предложил подвезти Вас.»
«Я вам так благодарна. Еще чуть-чуть, и я бы ушла.»
Она уже поднялась было, чтобы уступить место мадам Пронуво, державшей на руках своего самого младшего из детей, когда месье Пронуво попросил девушку оставаться на месте. Усадив жену рядом с Эмили, он повернулся к остальным детям и велел им забираться назад в сани. Когда все расселись, он присоединился к детям. Изумлению девушки не было предела. Она была уверена, что месье Пронуво сам возьмет поводья и будет править лошадью, но не тут-то было. Овила остался на своем месте возницы, раздуваясь от гордости за то доверие, которое отец ему оказал. Подумать только, его отец и оба старших брата ехали сзади, а он, ОН, управлял лошадью!
Эмили уже успела раньше познакомиться со всей семьей. Вообще-то, Лазар, Овила, Розе, Эмиль и Ева были ее учениками. Правда, она только один раз разговаривала с Овидом и Эдмоном, старшими, мимоходом, и знала, что в следующем году настанет черед Оскара ходить в школу. Что касается маленького Телесфора, который сейчас спал на руках своей матери, ему никак не могло быть больше двух-трех лет.
Эмили было немного не по себе. Никогда раньше, с самого начала учебного года, она не ходила куда-либо с семьей Пронуво. Она стеснялась посмотреть назад, занимая время похвалами Овиле за то, как хорошо он управлял лошадью и беседуя с мадам Пронуво о ее детях, особенно о младшем из ее учеников, Эмиле, которым они обе особенно восхищались. Хотя сама Фелисите Пронуво была довольно маленькой женщиной, впечатление она производила очень внушительное, и была решительно не похожа не Селину Борделю: свободно разговаривала, вволю и от всего сердца смеялась. И даже отпускала шутки по адресу своего мужа! Сообщила Эмили, что, по ее мнению, Дозите доставляло гораздо большее удовольствие ехать сзади с детьми, чем управлять санями.
«Сказать по правде, он полный ребенок, даже несмотря на все свои сорок пять лет. А Вы, мадемуазель Борделю, сколько Вам лет?»
Весьма смущенной Эмили пришлось постараться овладеть своим голосом перед тем, как ответить, что ей всего лишь шестнадцать. В сущности, она была ненамного старше большинства своих учеников, сидевших сзади в санях. Поэтому девушка поторопилась добавить, что совсем скоро ей исполнится сенадцать. Кивнув головой, мадам Пронуво вздохнула: какой прекрасный возраст, один из ее старших, Овид, ненамного старше. Улыбка мелькнула на губах Эмили. Но, какой бы мимолетной она ни была, Овила успел ее заметить. Прозвучавший вопрос, улыбалась ли она упоминанию Овида, или тому, что семнадцать – прекрасный возраст, вырвался у него явно раньше, чем он успел сам осознать, как это прозвучит. Но, даже смутившись, он кинул незаметный взгляд на своего брата, сидевшего прямо позади Эмили. Перехвативший этот взгляд Овид решил немного поиздеваться над Овилой, сделав вид, что вот-вот погладит девушку по спине. Полыхая яростью, Овила мгновенно отвернулся.
Овид всегда и все умудрялся превратить в фарс. Когда сегодня Овила предложил поехать и забрать свою учительницу, Овид принялся дразнить его по поводу «прекрасной» мадемуазель Борделю. Чем больше Овила пытался защитить себя, тем охотнее его брат призывал всех посмотреть, как краснеет Овила всякий раз, когда упоминается имя Эмили. Со всей гордостью своих четырнадцати лет Овила велел брату заткнуться. Месье Пронуво подмигнул жене. Никто в доме уже не сомневался в его истинных чувствах.
Дозите улыбался про себя. По крайней мере, его сын обладал достаточно хорошим вкусом, чтобы влюбиться в такую красивую, с прекрасной фигурой, девушку. О новой учительнице ходило много разговоров в округе. Никто не смел сомневаться в ее полной компетентности, чему доказательством послужила история с Иоахимом Кретом, который ни разу больше даже близко не подошел к школе. С другой стороны, все вокруг думали, что такая гордая и красивая девушка, как Эмили, не долго останется одинока в своем маленьком домике-школе. Уже сейчас некоторые молодые люди, думающие о женитьбе, пытались найти к ней подход. Но Эмили как-то удавалось обескураживать поклонников еще до того, как они начинали свою атаку. Несмотря на ее юность, было в ней что-то такое, что вызывало уважение. Она без труда удерживала молодых людей на большом расстоянии, что было очень важно в ее положении – повсюду было немало историй о школьных учительницах, принимавших мужчин в своих школах! А тут... Даже его Овид, который был очень привлекателен и достаточно опытен в отношениях с девушками, опасался попробовать пригласить милую мадемуазель Борделю на какую-нибудь вечеринку.
Этим утром, когда Овила вышел из дома, изо всех сил грохнув дверью, Овила все еще напевал на популярный мотив
«Едва завижу платья Эмили я тень,
Как от смущения краснею целый день.»
«Прекрати это, Овид!» - прорычал его отец, «Ты же видишь, как расстроен Овила.»
Но Овид продолжал напевать, с разными вариациями, все тот же мотив, постукивая ногой в ритм мелодии. Братьям и сестрам тоже не нравилось его поведение. Они любили свою учительницу и им пришлось не по вкусу, что она служит объектом такой глупой и отдающей дурным вкусом, шутки.
«Ты что, ревнуешь?» спросила Розе.
«Ревную к чему?» отозвался Овид.
«Ну, к тому, что мы можем видеть ее каждый день, а ты ее почти никогда не видишь.»
«Ты что, смеешься? Что бы я стал делать со школьной учительницей?»
«То же самое, что ты хочешь делать с другими девушками!»
«Достаточно, вы, двое!» - повысила голос Фелисите. Она терпеть не могла подобные инсинуации. «Идите лучше и соберитесь. Овила скоро уже подъедет с мадемуазель Борделю.»
Дети не посмели ослушаться. Фелисите задумчиво смотрела на своего Овида. Да, он был очень красив. И девушкам он нравился. Ха! В этом-то она была уверена! Было очень много девушек, которые были бы просто счастливы, стань он их мужем. Сильный, высокий, и почти уже в том возрасте, когда пора жениться. Ну, совсем почти... уже... так скоро...
Овила придержал сани, чтобы позволить другим саням, спешащим в церковь, обогнать их. Все вокруг радовались, все были в прекрасном настроении. Бело-голубое утро обещало прекрасное Рождество. Овиле вдруг подумалось о спектакле, к которому он и все остальные ученики лихорадочно готовились последнее время. Мадемуазель Эмили – так он звал ее про себя – посвящала так много времени и энергии подготовке этого спектакля, и он время думал о том, как бы помочь, чтобы ей не было так трудно. Решено, сегодня он наберется храбрости и попросит своего отца разрешить ему ходить в школу по вечерам – конечно, вместе с Розе – чтобы помочь Эмили все подготовить к двадцать первому декабря, это ведь уже только через три недели.
Никогда еще в жизни в их деревне никто не ставил спектакли в школе. В зале собраний – да, но не в школе. Несмотря на то, что он ненавидел ту роль, которую должен был играть на сцене, Овила не мог дождаться дня представления: мадемуазель Эмили так трогательно просила его согласиться ее играть, что он не мог ей отказать. Он должен был играть одного из волхвов – негра. Нужно будет намазать свое лицо углем. Он пытался было отговориться от этого, но она настояла, заявив «Мы же не можем изменить историю. Если Святая Библия говорит, что один из волхвов был негром, то и в спектакле должен быть черный волхв.»
Эмили была достаточно здравомыслящей девушкой. Она не хотела садиться на скамью семьи Пронуво. Будет гораздо лучше, если она будет сидеть одна, а потом опять к ним присоединится, после службы. По обретенной ею привычке, она села на один из первых рядов во второй половине нефа: не слишком близко к алтарю, но и не слишком далеко от него. Если бы она села впереди, люди могли бы подумать, что она стремится покрасоваться. Если бы села далеко позади – решили бы, что она недостаточно религиозна. В середине как раз самое место для нее. Ей очень нравился отец Гренье, и к счастью, его проповеди были достаточно интересны. В любом случае, она бы ни за что не пропустила службу без уважительной причины.
Пока собирались пожертвования, она позволила себе немного отвлечься от службы, наблюдая за сыновьями Пронуво. Немного? Ее мысли унеслись так далеко, что она совсем забыла склонить голову во время освящения, а вернувшись после причащения, села не в тот ряд, что обычно. И, как апофеоз всего, Эмили преклонила колена во время Ite missa est*, вместо того, чтобы подняться.
Пронуво пригласили ее разделить с ними воскресный обед. Приглашение было принято с огромным удовольствием: во–первых, ей ужасно хотелось поесть не одной, а с семьей, пусть даже не со своей, а последний раз, когда она имела такое удовольствие, было на День Все Святых, а во-вторых, она была в восторге от идеи поесть то, что было приготовлено не ее собственными руками. И не пожалела о своем согласии ни на минуту. С ней обращались так, как будто она была чем-то особенным, это было так приятно! Только Эдмон и Овид, казалось, остались совершенно безразличны к ее присутствию. Овид разговаривал с отцом об урожае и деньгах. У девушки даже возникло неприятное чувство, что он осознанно избегает ее. Эмили могла только гадать, что могла она сделать такого, что могло послужить причиной для подобного поведения.
В конце концов, он повернулся к ней, одарив широкой улыбкой.
«Итак, то, что говорят дети, правда? Вы поставили большого Крета на место?»
У нее отвисла челюсть. С того самого дня в конце октября и недели не проходило без того, чтобы кто-нибудь не напомнил ей об Иоахиме.
«Говорят, что Вы схватили его за волосы...»
«Нет, за ремень...»
«... затем засунули его голову в корзину для мусора...»
«... в ведро с водой...»
«... и потом вытерли его половой тряпкой!»
«Вот про тряпку – правда. Но я его не вытирала. Иоахим вытерся сам, как большой мальчик.»
С того самого момента, как он услышал о подробностях конфликта между Эмили и Иоахимом, Овид втайне от всех восхищался маленькой бесстрашной учительницей. И это восхищение росло с каждым днем. Тем не менее, он никому не позволял догадаться о его чувствах. Вместо этого он, подобно всем его друзьям, без конца подсмеивался на людях над Эмили и Иоахимом.
«Наверно, у вас есть старшие братья, мадемуазель, иначе Вам никогда бы не одолеть такую махину, как этот Иоахим.»
«Нет, все мои братья младше меня.»
Дозите, догадавшийся, куда клонит его сын, разразился смехом.
«Да ладно тебе, Овид! Ты что думаешь, такая учительница, как мадемуазель Борделю, не знала бы, как защитить себя?»
«Это не то, что я хотел сказать, папа!»
«Да? Но это именно то, что ты сказал, сын!»
Улыбнувшись Эмили, Дозите сменил тему. Не найдя ничего лучшего, Овид предпочел ретироваться в угол кухни, разозлившись на поставившего его на место отца. И, подождав с минуту, принялся мурлыкать себе под нос, подстукивая в такт ногой, тот самый мотив, который не могли не узнать домашние. Особенно Овила, который, вздрогнув, наконец отвел глаза от Эмили, на которую непрерывно смотрел вот уже с полчаса, ничего не замечая и не слыша вокруг.
Все остальные дети, едва дыша, уставились на Овида, слишком испуганные перспективой, что он вполне способен прибавить слова собственного сочинения к напеваемому им мотиву.

Глава 4 (начало).
Эмили никак не ожидала, что на школьный рождественский спектакль придет кто-то еще, кроме родителей ее учеников. Так что удивлению ее не было предела, когда половина деревни собралась в зале, и даже отец Гренье нашел для себя возможным присоединиться к прихожанам. Увидев столько зрителей, дети страшно занервничали. Даже у вполне уже взрослого Овилы были налицо все признаки страха сцены.
С того самого вечера, когда Эмили обедала в гостях у семьи Пронуво, Овила и его сестра Розе каждый вечер ходили в школу, помочь Эмили завершить все приготовления к спектаклю. Эмили с Розе мастерили костюмы для всех учеников, перешивая старую одежду, предназначенную на тряпки и врученную ей родителями учеников, превращая ее в великолепные одеяния ангелов. Эмили делала выкройки и шила костюмы, на Розе же лежала подборка материалов по цветам и украшение готовых костюмов.
Что касается Овилы, то он взял на себя изготовление всех декораций. И теперь в переднем левом углу класса, предназначенном быть сценой, красовались рождественские ясли, почти в натуральную величину, окруженные горами и деревьями. Талант Овилы в конструировании и изготовлении декораций потряс Эмили, сам же Овила, смущаясь от ее восторженного восприятия, объяснил, что с детства любил работать с деревом.
Они тратили как минимум час ежедневно, чтобы успеть все сделать к назначенному дню. И, с самого начала Рождественского Поста, каждый день два часа школьного времени посвящались репетициям самого спектакля. Дети выучили наизусть свои роли и репетировали песни и речи. Каждый день они приходили в школу, вооружившись мешками из рогожи, набитыми соломой для заполнения яслей, так что Эмили даже не понадобилось просить об этом родителей.
И вот наступил великий вечер. Родители были приглашены на 7 вечера, что давало им достаточно времени для дойки коров и ужина. Школа очень быстро наполнилась улыбающимися в предвкушении праздника лицами и звуками смеха. Выполняя роль распорядителей, Эмили и трое из ее учеников пытались рассадить всех максимально удобно, но, ввиду собравшегося количества народа, малышей пришлось посадить на пол. Все участники спектакля были спрятаны от зрителей. Часть из них – на сцене, за покрывалами, выполнявшими сегодня роль занавеса, другие в ожидании спектакля коротали время в комнате Эмили на втором этаже. Они должны были сидеть в молчании, но Эмили все время слышала непрерывный шепот.
«Ой, отец Гренье здесь!»
«Неправда! Обманщик!»
«Правда! Сам посмотри, если мне не веришь!»
Время от времени Эмили отходила за занавес, или поднималась на ступеньки, чтобы попросить детей вести себя потише. Во время одного из таких вояжей во имя сохранения тишины она вдруг услышала неожиданную волну молчания совсем не с той стороны, с которой ожидала: молчание воцарилось в зрительном зале. Нахмурившись, девушка выглянула из-за занавеса: большой Иоахим Крет только что вошел в школу, с обеих сторон от него, как телохранители, шествовали его родители. Эмили поспешила выйти из-за занавеса, молясь про себя, чтобы Иоахим не вздумал учинить что-нибудь во время представления. Собравшись с духом и затаив дыхание, она выдавила из себя улыбку, привествовав их семью и заодно показав всем окружащим, себе, да и ему тоже, что она полностью котролирует ситуацию.
Чтобы хоть немного отвлечься от страхов, она принялась считать зрителей в зале: семьдесят семь человек. Она бросила взгляд в окно: нет ли еще каких-то припозднившихся саней по дороге к школе. Нет, дорога была пустынна. Что ж, пора начинать.
Обойдя зал, Эмили собрала все лампы и подсвечники, и поместила их перед занавесом. В зале воцарилась тишина. Поспешив наверх, наполнила детям, что они должны хранить полное молчание до тех пор, пока не настанет черед для их выступления. Маленькую Шарлотту трясло с ног до головы. Она робко шепнула на ухо учительнице, что уже посетила туалет, но ей кажется, что ей надо туда опять. Нет, это просто нервы, успокоила малышку Эмили. Пожелав всем и каждому успеха, девушка сбежала вниз. Пора было открывать занавес.
Единодушное «О!» пронеслось по залу, едва зрители увидели открывшееся им зрелище сцены с ее потрясающими декорациями и маленькими актерами в замечательных костюмах, тут же сменившееся взрывом оглушительных апплодисментов. Воодушевившись реакцией родителей, дети начали энергично подталкивать друг друга локтями и радостно переглядываться. Но почти сразу же успокоились под внимательным взглядом темных строгих глаз учительницы. Повинуясь знаку Эмили, маленькие хористы, одетые как пастушки и пастушки, запели, начав было медленно продвигаться к правой стороне яслей. Но затянули «Venez divin Messie»* с таким энтузиазмом, что не попали сначала ни в одну ноту. Эмили немедленно их остановила, спев первый звук – и дети начали сначала, теперь уже без ошибок. Улыбка удовлетворения появилась на лице их учительницы. Закончив песню, воодушевленные артисты отступили в глубь сцены, облокотясь на свои посохи, словно настоящие пастухи, следящие за стадом. Аудитория благодарно начала было апплодировать, но затихла, едва на авансцене появились «Иосиф» и «Мария».
«Ах! Я не могу более идти, Иосиф! Думаю, что настало время моему ребенку появиться на свет. Мы должны найти пристанище, ведь становится так холодно, и ночь опускается на землю.»
«Присядь здесь, Мария, подожди, пока я схожу на постоялый двор и попрошу нас приютить.»
«Иосиф» усадил «Марию» на охапку сена и ушел со сцены. В зале стояла такая тишина, что казалось, можно было услышать трепет ресниц «Марии».
Эмили мигнула «Иосифу»: он мог возвращаться.
«О, горе нам! Горе! Для нас нет ни одной комнаты! Мы должны спуститься в долину.»
Отец Гренье натужно кашлянул, пытаясь заглушить смех, и, вытащив из кармана носовой платок, вытер искрящиеся весельем глаза.
«О, мой бедный малыш! Он родится, не имея даже крыши над головой!»
«Не волнуйся, Мария, мы... э... мы...»
Отчаявшись, «Иосиф» обернулся к Эмили.
«Мы что?» - взмолился он.
«У нас есть Б-г!» - быстро подсказала Эмили.
«А, ну да... У нас есть Б-г в сердце и наша вера в Него приведет нас в то место, которое Он назначил, чтобы Его сын появился на свет.»
«Иосиф» помог «Марии» встать и они вместе прошествовали к центру яслей.
«Муж мой, думаю, мне лучше лечь прямо здесь, потому что мой ребенок рвется наружу.»
Повернувшись спиной к зрителям, «Мария» вытащила подушку, которая изображала ее большой живот, уронила ее в стог сена и моментально вытащила запеленутую куклу, до сего момента запрятанную в сене яслей. С минуту покачав ее на руках, она, наконец, снова повернулась к зрителям лицом.
«Это мальчик, Иосеф! Мы назовем его Эммануэль!»
Отец Гренье снова начал усиленно вытирать глаза. «Мария» обошла ясли сзади и опустила на сено «ребенка» в то время, как Иосиф преклонил колена.
«О, он так мал, Мария.»
«О да, но однажды он вырастет.»
Пастухи вернулись на авансцену, затянув «Il Est Né le Divin Enfant»**, в этот раз сразу начав с правильной ноты. С началом этого гимна звезда, привешенная на кольцо, медленно заскользила по тонкой струне, тянущейся из глубины класса прямо к верхнему углу крыши яслей. Три «волхва» (никто иные, как распорядители-помощники Эмили в начале вечера), исполненные благородного достоинства, медленно вступили в зал через главную дверь и неторопливо прошествовали через весь зрительный зал на сцену. Они не отрывали своих глаз от сверкающей звезды, вежливо испрашивая прощения всякий раз, как зрители торопливо отодвигались, давая им дорогу, или же неосторожно касаясь чьей-либо руки или ноги. Приблизившись к опустевшей, оставленной пастухами, сцене, они опустились на колени перед яслями.
«О, мой король!» - прозвучал голос первого из них – «Я принес тебе в дар ладан.»
Второй «волхв» потрясенно смотрел на него. ОН должен был принести в дар ладан.
«О, мой король!» - продолжил он – «Я принес тебе в дар золото!»
Произнеся эти слова, он кинул на первого выразительный взгляд, всем своим видом стараясь объяснить тому, что спас его от верного позора.
«О, мой король!» - закончил третий – «Я принес тебе в дар мирру!»
Публика, и так находящаяся под глубоким впечатлением от шествия трех волхвов и зрелища спускающейся звезды, так и ахнула в этот момент: со второго этажа спускались ангелы, во всем великолепии своего облачения, с трепетавшими за спиной крыльями. «Silent Night, Holy Night»***, исполняемая на два голоса, заполнила церковь почти идеальным звучанием. Эти ангелы пели почти так же хорошо, как приходской хор. Будто мощная волна прошла по школе: родители, не в силах устоять перед красотой, представшей их глазам и ушам, сначала робко, а потом все смелее, стали вливаться в ангельский хор своих детей. Даже отец Гренье, отложив подальше свой носовой платок, присоединил свой голос к голосам прихожан. Последние ноты песни оказались погребены под шквалом апплодисментов, криков и восхищенного свиста.
Дети, стоя на сцене, красные от удовольствия и смущения, опьяненные успехом, кланялись, сияя улыбками ярче, чем все лампы и свечи зала. А апплодисменты все усиливались.
Сделав усилие и пытаясь вернуть своих учеников с неба на землю, Эмили задернула импровизированный занавес и постаралась утихомирить тех маленьких артистов, которые никак не могли перестать кланяться, пусть даже зрители теперь их не видели. Им ведь предстояло еще сказать речи...
Забыв обо всем перед лицом столь грандиозного успеха, дети напрочь забыли о второй части представления! Словно вдруг очнувшись, они разом запаниковали, уверенные, что не смогут припомнить ни одного из тех слов, которые так долго и тщательно готовили. Ободряюще улыбнувшись перепуганным ученикам, Эмили посоветовала им сосредоточиться и постараться вспомнить. У них обязательно получится.
После короткой паузы, она снова открыла занавес и представила собравшимся первого из своих учеников, который, повинуясь ее взгляду, вышел вперед и начал рассказ о Святом Николасе и рождественских подарках. За ним последовал второй малыш, повествуя о тех, кто беден, голоден и холоден, но тверд в своей вере.
Когда и эта часть окончилась, все рассказы были рассказаны, все речи нашли своих благодарных слушателей, Эмили, переполненная гордостью за своих учеников, пригласила их выйти на поклон. Дважды об этом просить никого не пришлось, и они так резво устремились вперед, что чуть было не вспыхнула ссора, когда некоторые из малышей слишком сильно начали работать локтями, стремясь встать поближе к краю воображаемой сцены.
Отец Гренье поднялся со своего места. Поздравив и благословив юных артистов (кроме Шарлотты, которая тихо вышла из зала), их учительницу, а также всех присутствующих, он во имя Господа горячо поблагодарил героев вечера, проделавших такую потрясающую работу. Едва он сел, как поднялся один из попечителей школы, прошел вперед, к сцене (что отец Гренье счел лишним для себя) – и попросил Эмили присоединиться к нему.
«Преимущество попечителя в том, что он обладает иногда информацией, недоступной другим.Но в этом случае, особенном, я открыл эту информацию моему сыну, чтобы он мог предупредить всех остальных учеников. И если Вы мне позволите, мадемуазель Борделю, я уступлю им сейчас место.»
Ошеломленная Эмили, не в силах сказать ни слова, молча наблюдала, как ее ученики дружно собрались вокруг Евы и в унисон продекламировали «С Днем Рождения!» Вернувшаяся Шарлотта торжественно вручила учительнице огромный букет потрясающих цветов, которые дети сами сделали из бумаги, проволок и засушенных семян. Обхватив букет обеими руками, Эмили, полными благодарности глазами, в которых медленно закипали слезы, обвела своих детей и повернулась к их родителям. Совершенно очевидно, что во всем зале она была единственной, кто не знал этого секрета. И дети, и родители, глядя на ее растерянность, дружно залились счастливым смехом. Глядя на это, девушка, с трудом успев произнести несколько благодарственных слов, вдруг разразилась рыданиями, которые до этого с таким трудом удерживала в груди. И тут же постаралась взять себя в руки, вытерла мокрые глаза, проклиная себя за несдержанность, за эти неуместные эмоции, за то, что позволила себе расслабиться в такой момент, и, овладев голосом, пригласила всех в зале отпраздновать успех огромным пирогом, который ее ученицы испекли сами, на школьной плите.
Вечер закончился полной эйфорией. И единственным темным пятном, омрачившим светлое счастье Эмили было то, что никто, НИКТО из ее родной семьи так и не приехал разделить с ней эту радость.
********
*«Venez divin Messie» - французская версия рождественского гимна «О, приди, Божественный Мессия». (пер. Обезьяна)
**«Il Est Né le Divin Enfant» - французский рождественский гимн «Он родился, Божественный ребенок». (пер. Обезьяна)
***«Silent Night, Holy Night» - «Безмолвная ночь, Святая ночь» - один из рождественских гимнов, звучащий до сих пор на каждое Рождество и в предрождественский период повсюду.
*********
Эмили никак не удавалось заснуть в эту ночь. Перед ее глазами все время стояли события этого вечера, и в мыслях она исправляла каждую из случившихся небольших ошибок. Улыбаясь своим мыслям, что-то тихо мурлыкая, то и дело принималась то взбивать и поправлять подушку, стараясь устроиться поудобнее, то разглаживать и натягивать простыню на кровати. Ничего не помогало. Ликование бурлило в ней, не давая сомкнуть глаз. И самым радостным из всех чувств было ощущение, что теперь она – своя для жителей Сен-Тита, она такая же часть деревни, как и любой из ее соседей. Уж в этом-то Эмили никак не могла ошибиться. Ее приняли! Даже когда там появился Иоахим, собравшиеся ждали ее реакции, именно к ней были обращены все взгляды, а не к нему и его родителям!
В конце концов сну все-таки удалось одержать над ней верх, смежив веки, выровняв дыхание и разгладив брови, и унести девушку в страну сновидений, где она продолжала кланяться и улыбаться восхищенной публике, а едва закрылся занавес – вести оживленную дискуссию с одним из волхвов о темном цвете его кожи, в то время как Шарлотта, светясь радостью, все повторяла, что не пропустила церемонию вручения цветов учительнице.
Внезапно, без всякого перехода, Эмили перенеслась в кошмар. Загорелась солома в яслях, и младенец Иисус изо всех сил стал стучать в стены, чтобы кто-нибудь пришел и спас Его. Он стучал... и стучал... и стучал... до тех пор, пока Эмили, в ужасе осознав, что не в ее силах помочь Ему, что ее руки и ноги парализованы, и что голос не слушается ее, не вскочила в ужасе с постели, не успев даже толком проснуться. Иллюзию страшного пожара довершал звук бьющихся сосулек, как две капли воды похожий на треск огненной стихии.
Впрочем, последние капли кошмара немедленно выветрились из головы девушки, как только она осознала, что ужасный беспомощный стук не был плодом ее распаленного воображения. Кто-то и в самом деле требовательно стучал в дверь школы. Она посмотрела на часы. Шесть утра. Пытаясь совладать с внезапным страхом, Эмили кое-как торопливо застегнула халат и поспешила вниз, совсем забыв от волнения накинуть на ноги хотя бы тапки. Но едва ноги ее коснулись холодного как лед пола школы, девушка помчалась к двери, подпрыгивая при каждом шаге, перепуганная теперь еще и перспективой отморозить ноги.
«Да?»
«Это Фред Желинэ, мадемуазель. У меня для Вас сообщение.»
Она открыла дверь ровно настолько, чтобы месье Желинэ смог спокойно войти, и тут же проворно захлопнула ее, не позволив свирепому ветру пробраться под ее халат.
«Что-нибудь случилось?»
«Ну, мой свояк только что приехал из Сан-Северина. У Вашего отца случилась небольшая неприятность прошлым вечером и он провел всю ночь в снегу. Мой свояк нашел его сегодня утром на краю деревни и отвез к Вашей кузине отогреться и вернуть немного краски на нос и щеки. Ваш отец в полном порядке, но он просил меня передать Вам, что один из бортов его саней сломан. Так что он приедет и заберет Вас тогда, когда сможет, мадемуазель.»
«Господи, да что мой папа делал в Сан-Северине прошлым вечером?»
«Ну, я бы сказал, что он хотел сделать Вам сюрприз, приехав на ваш спектакль.»
Желинэ отступил обратно к двери и натянул на голову вязаную шапку.
«Что ж, не буду больше отнимать у Вас время.»
Поблагодарив его и закрыв дверь, Эмили медленно поднималась по ступенькам, чувствуя себя донельзя виноватой за то, что накануне вечером так досадовала на свою семью. Зная о некрепком здоровьи отца, ей оставалось только надеяться, что его обморожение в эту ночь не перерастет в нечто более серьезное.
Поскольку заснуть все равно уже не удастся, Эмили решила, что чашка крепкого горячего чая будет как нельзя более кстати. Натянув на себя пару толстых шерстяных носков, она снова спустилась вниз. И тут впервые ясно увидела, в каком состоянии находится классная комната. На мгновение мужество покинуло ее. Сено, разбросанное по всему полу, так и норовило прилипнуть к ее носкам. Декорации, сиротливо возвышавшиеся в углу бывшей сцены, необходимо было разобрать и вынести, повсюду стояли грязные тарелки, парты громоздились в полном беспорядке – в общем, чтобы убрать все это, придется потратить весь день.
Если бы все шло так, как было запланировала, то она должна была бы уехать из Сан-Тита около двух часов дня. Но теперь она не знала, что ее ждет, и впервые с сентября почувствовала, как ее охватило странное чувство полной беспомощности. Ах, если бы у нее была лошадь и сани, она бы не чувствовала себя брошенной на произвол судьбы. Обведя взглядом такие уже знакомые стены, ее вдруг охватило странное чувство, что эти самые стены вот-вот сомкнутся вокруг нее... и поторопилась прогнать это ощущение из головы.
Наскоро проглотив немного хлеба и одевшись, Эмили натянула передник, косынку на голову, чтобы защитить от неминуемой пыли волосы – и мысленно охватив тот объем работы, который ей предстояло выполнить, тяжко вздохнула, едва не застонав. Но делать было нечего – и она отважно ринулась на врага.
Когда подходил к концу пятый час работы, ей вдруг пришло в голову, что продуктов, оставшихся у нее, едва хватит на два дня. У нее было полно варений и солений, но ни крупицы муки или сахара – ничего, из чего можно было бы хотя бы испечь хлеба. Пришлось прекратить работу, снять передник и косынку, одеться потеплее, и пойти в деревню купить продукты. Четыре мили по такому холоду, что казалось, он доставал до самого сердца.
Эмили решительно зашагала по дороге. Да, она недооценила силу ветра. Несмотря на все ее усилия получше закутать шею, ветер прокрадывался под воротник, заставляя ее дрожать всем телом. И к тому моменту, как она достигла моста, у нее уже почти не осталось сил сделать хотя бы еще один шаг. Набравшись храбрости, она постучала в дверь семьи Руле.
Хозяйка дома поспешила налить девушке горячего чая, а огонь в камине и горячий прием согрел Эмили в считанные минуты. Руле предложили ей взять у них необходимые продукты, чтобы ей не надо было тащиться по такому холоду в деревню, и, в дополнение ко всему, запрягли лошадь в сани, дабы отвезти ее назад в школу. Растерявшись от такой щедрости, Эмили не знала, как ей и благодарить радушных хозяев.
«Не стоит благодарности. Это нам надо благодарить Вас за великолепный спектакль прошлым вечером. Мы не успеем согреть кирпичи, но для того, чтобы спокойно проехать две мили хватит и хорошего меха.»
Вопреки холодной погоде и глубокому снегу, лошадь легко взобралась на холм. Они были почти у цели, когда откуда ни возьмись, на дорогу выскочила одна из собак, принадлежавших Пронуво, и давай атаковать задние ноги запряженной в сани лошади, так и норовя отхватить приличный кусок мяса. Дидонэ Руле никак не удавалось утихомирить разошедшееся чудовище. Удержать ситуацию с санями под контролем ему тоже не удалось, они не выдержали и завалились на бок, вытряхнув своих седоков в близлежайший сугроб. Эмили оказалась зажата в снегу одним из бортов саней, и теперь разрывалась между рыданиями и смехом. Верх одержал смех, тем более звонкий, чем больше она осознавала комичность ситуации. Вспомнив об отце, она и вовсе расхохоталась до слез. Это был лучший смех, который она помнила за последние несколько недель.
«Как хорошо. что с Вами все в порядке!» - услышала она голос вылезшего с другой стороны сугроба мосье Руле. «Пойду-ка я позову Дозите на помощь. Потерпите немного, мы все быстро поправим.»
Лежа на животе, уткнувшись носом в сугроб, она не слышала, когда они вернулись. Все еще хихикая над собой, оказавшейся в сугробе, Эмили услышала голос мосье Пронуво, велевшего Овиду запрячь коня и заставить его пойти вперед. Только так они могли вытащить из сугроба сани.
Эмили собралась было крикнуть ему, что она не пострадала ни капельки, но уж слишком велико было желание освободиться поскорее, а еще большим было желание вытереть ледяную воду, в которую превращался снег, стекавший по ее спине.
В считанные минуты она была свободна, и оглядевшись, узнала в освободившем ее коне того самого жеребца, которого в первый и единственный раз увидела в октябре, когда он пел серенады для кобылы ее отца.
«О, так этот красавец-конь Ваш, мосье Пронуво?»
«И да, и нет. В общем-то, я купил его для Овида и Эдмона.»
«А... Ну, все равно, я никогда раньше не видела такое великолепное животное!»
«Кого именно? Овида или Эдмона?»
Отступив от неожиданности, Эмили молчала, лишившись дара речи. Дозите расхохотался. И, продолжая рассказывать о коне, довез ее до самого дома.
В ответ сконфуженная донельзя девушка поведала обо всех неудачах этого дня. Хмыкнув, полушутя-полусерьезно мосье Руле сообщил ей, что если бы он только знал, под какой несчастливой звездой она рождена – ни за что бы не согласился отвезти ее домой. Озадаченная Эмили выдавила из себя осторожный смешок, так и не поняв, было это сказано всерьез, или то была шутка.
Напоив всех чаем, девушка извинилась: она должна продолжить работу по уборке школы. Иронически оглядев ее, мосье Пронуво обернулся к своим детям: не согласятся ли находящиеся на каникулах ученики Эмили пожертвовать одним днем долгожданного отдыха и помочь своей учительнице убраться?
Никакого давления не понадобилось. Он еще не закончил свой вопрос, как его дети оживленно и радостно вскочили, приняв боевую стойку. Они это сделают с огромной радостью.
Школа засверкала в рекордно короткое время, вернув Эмили прекрасное настроение. Смеясь, она наблюдала за детьми, которые ползали по полу, соревнуясь в конкурсе «найди соломинку». Честно говоря, даже после того, как весь пол был три раза выметен и помыт, отдельные соломинки все же умудрились забиться в щели между досок. Вооруженные шляпными булавками из «нарядной коробки» Эмили, ее помощники вытаскивали один за другим непокорные прутики, так громко и радостно вопя при каждой удаче, что казалось, они как минимум поймали первого сома по весне.
«Скажите, мадемуазель,» пошутила Розе, «Вам не кажется, что все здесь наоборот?»
«О чем ты говоришь?»
«Ну, обычно ищут иголку в стоге сена, а мы ищем сено с иголкой!»
Эмили залилась смехом. Она обожала игру слов. И она все еще продолжала смеяться, когда мосье Пронуво вернулся в школу. Внезапно вспомнив, сколько прошло времени, Эмили почувствовала себя виноватой и рассыпалась в извинениях, едва он показался на пороге.
«Мы так замечательно провели время, что я совсем забыла, что уже почти вечер.»
«Никаких проблем, моя прекрасная мадемуазель» - его дети разом покраснели от такой фамильярности с их учительницей – «И я вовсе не потому сюда пришел.»
Не дожидаясь приглашения, он стянул с головы шапку, расстегнул пальто и присел на одну из парт. Эмили предложила было ему чашку чая, но он предпочел вежливо отказаться.
«Как Вы думаете, Вашему отцу удастся починить сани вовремя, чтобы успеть забрать Вас до ночи?»
«О, конечно! Такая небольшая неприятность не будет ему помехой. Думаю, он будет здесь к обеду. Мы вернемся домой к вечеру. Но почему Вы спрашиваете?»
«Мы с женой хотели бы пригласить Вас к нам, пока Вы ждете отца.»
«Огромное вам спасибо, но лучше мне остаться здесь.»
Несмотря на совместные старания мосье Пронуво и его детей, Эмили все же не согласилась покинуть школу. Как только Дозите это понял, он решил более не настаивать, коротко велев детям одеться. Те не решились спорить, хотя, несомненно, вовсе не возражали бы остаться с Эмили на весь вечер. Проводив всех до дверей, Эмили еще и еще раз поблагодарила всю семью за доброту, пожелала всем Счастливого Рождества, лукаво добавив, что им неплохо бы хорошенько отдохнуть перед началом второго семестра.
Но, едва за ними закрылась дверь, она побежала наверх, на ходу вытирая слезы с глаз , и посмотрела в окно. Несмотря на темноту ночи, она различала их силуэты на фоне белизны снега. Приподняв занавеску, девушка следила за их возней в сугробах и больше не пыталась вытереть бежавшие по щекам слезы. Чего бы она только не отдала сейчас, чтобы быть там, с ними, ...чась в снегу...
С самого сентября Эмили вынуждена была одеть мантию взрослости. Скрыть под этой мантией свои мысли и свою душу. Но сейчас, наблюдая за беззаботными своими учениками, которых и была-то она старше всего лишь года на два, она как никогда чувствовала тяжесть этой добровольно возложенной на себя личины. Она ведь еще так юна! Ей так хочется побыть ребенком ну хоть немного, хоть иногда... Ну вот, как сейчас. Ей это так нужно! Но здесь, в Сен-Тите, у нее не было никого, с кем она могла бы поделиться своими мыслями и желаниями. Здесь, в Сен-Тите, она обязана быть серьезной, взрослой, обязана быть настоящей леди. Едва она подумала об этом, как слезы снова полились у нее из глаз. И она вытерла их рукавом. И нос – тоже. Как ребенок.
Она так и не смогла заставить себя проглотить хоть что-нибудь, нервничая все сильнее в ожидании приезда отца. Семь вечера. Дорога оставалась пустой. Восемь часов. Эмили решила отойти от окна, в которое смотрела, не отрываясь ни на минуту, и почитать словарь. По странному совпадению, первое же слово, на которое упал ее взгляд, было desolation (одиночество, заброшенность, опустошение). Она снова безутешно разрыдалась. Девять часов. Девушка заставила себя открыть чемодан и достать ночную рубашку. Уловив запах, скривилась: будучи уверенной, что уже сегодня вечером она будет дома, она забыла положить грязное белье отдельно. Заставить себя одеть эту рубашку она так и не смогла, решив, что вполне можно переночевать просто в нижнем белье. Но, ложась в кровать, все-таки сунула три носовых платка под подушку. Так, на всякий случай...

Глава 4 (Окончание)
23 декабря разбудило Эмили неясным снежным шепотом и завываниями ветра, бившегося в окна школы. Открыв никак не желавшие просыпаться окончательно глаза, она обнаружила плотную пелену метели за стеклами. Пора было вставать. Но, едва покинув спасительное тепло одеяла, чтобы умыться и одеться, Эмили вздохнула от досады: вчера, полная жалости к себе и горьких мыслей о своем одиночестве, она совсем забыла подкинуть дрова в печь. И теперь, наскоро умывшись и дрожа от холода, ей пришлось торопливо накидывать на себя теплое белье и шерстяное платье, завершив свой туалет накинутой на плечи толстой шерстяной шалью, так кстати связанной недавно.
Присев возле зеркала, Эмили принялась было расчесывать и скручивать в тугой узел свои темно-рыжие, роскошные, длинные, непокорные волосы – прическу, которая стала для нее привычной с самого первого дня работы здесь. Но тут воспоминания прошлого вечера снова нахлынули на девушку – и нетерпеливо, почти со злостью выбросив из рук упрямившуюся гриву, она решила заплести косы - «индейские косы», как называл их ее отец, любивший эту прическу больше, чем любую другую. Вспомнив об этом, она почти развеселилась. А заплетя косы и взглянув на себя в зеркало, чуть не рассмеялась. На нее смотрела маленькая девочка, едва ли старше ее собственных учениц. И, чтобы подчеркнуть этот детский вид, она принялась вплетать белые ленты, завязав их огромными бантами на концах.
Полностью воспрянув духом, девушка побежала вниз и заполнила печь дровами, заставив школу наполнится уютным теплом. Но почти сразу же пожалела о содеянном: если папа скоро приедет за ней, они не смогут уехать раньше, чем последнее из поленьев превратится в уголь. А если учесть, сколько дров она запихала, то на это уйдет несколько хороших часов. Папа никогда ей этого не простит!
В печи раздался рев. Эмили поторопилась открыть заслонку, чтобы дрова поскорее прогорели. От бушевавшего огня дым повалил в комнату. Испугавшись не на шутку, девушка прикрыла заслонку. Раздалось убаюкивающее журчание угомонившейся стихии. Поставив чайник на плиту, Эмили постаралась успокоиться. Затем, поднявшись опять к себе в комнату, поискала то немногое, что можно было поесть. Не было почти ничего. Она совсем забыла, что накануне собиралась испечь хлеб. Хорошее настроение начало испаряться. К этому примешивалось еще и глухое раздражение от того, что на втором этаже не было печи. Это несправедливо, думала про себя девушка, что она должна все время бегать вверх-вниз каждый раз, когда ей хочется поесть! Кроме того, она расходовала больше дров, чем это было бы необходимо, если бы ей не надо было все время отапливать и класс, и ее комнату. Если бы у нее была вторая печь, она могла бы топить и готовить там, пользуясь печью первого этажа только по необходимости, чтобы сохранять школьное помещение в сухости.
Пообещав себе непременно опять написать письмо попечителям и напомнить им об обещании поставить ей вторую печь, она расстроилась еще больше: ей совсем не хотелось докучать им этим вопросом. Они ведь могли счесть, что она просто нытик!
Солнце уже давно дошло до своего невысокого зимнего зенита и почти закончило собираться с силами, чтобы начать обратный путь, а Эмили, как приклеенная, сидела в кресле-качалке с практически сроднившимся с окном носом, неотрывно глядя на дорогу. Каждые пять минут она соскребала со стекла покрывающие его замысловатые узоры инея – и продолжала тоскливо вглядываться вдаль. Но горизонт, едва различимый из-за вновь закружившегося снега, оставался пуст. Вздохнув, она оторвалась от окна и откинулась в кресле, время от времени покидая его, чтобы подбросить очередное полено в печь, каждый раз обещая себе, что это полено уж конечно будет последним.
Едва пробило два часа, как в дверь постучали. Эмили знала, что это не может быть ее отец, но несказанно удивилась, увидев на пороге Эдмона Пронуво. Его удивление было не меньшим.
«В общем-то, я собирался приходить каждый день и топить печь, пока Вас здесь нет. Я бы не стал Вам мешать, если бы знал, что Вы еще не уехали. Что случилось? Ваш папа еще не приехал?»
Покачав головой, Эмили пригласила его войти. Но Эдмон отказался, помахав на прощанье и пообещав, что, когда бы она не уехала, он будет приходить и протапливать школу каждый день. Утром и вечером.
Закрыв дверь, Эмили вновь вернулась на свой наблюдательный пункт. Снег мгновенно засыпал оставленные Эдмоном следы, и от этого иллюзия того, что он не идет по земле, а парит над снежной равниной, все больше и больше завладевала девушкой. Сквозь слепящую пелену кружащихся снежинок Эмили скорее догадалась, чем увидела, как он дошел до дома.
*****************
«Б-г ты мой, Эдмон,» - поразился Дозите, «как ты быстро управился!»
«Мисс Эмили все еще там. Ее отец так и не приехал,» - коротко ответил Эдмон.
Дозите нахмурился. Он был уверен, что видел, как она уезжала с отцом еще утром. Валивший снег помешал ему узнать пассажиров в санях, которые, как он полагал, принадлежали мосье Борделю.
Взглянув на часы, Дозите прищелкнул языком. Если бы он был на месте мосье Борделю, он бы определенно очень переживал за дочь, оставшуюся в одиночестве в маленьком школьном домике, затерявшемся на открытой всем ветрам деревенской дороге. Взглянув на Фелисите и сжав губы, он выразительно поднял брови, и поймав взгляд жены, пожал плечами, кивнув в сторону школы.
Фелисите, чистившая картофель, одним жестом показала ему, что растеряна не меньше, чем он. Что-то надо было делать.
Дозите перевел взгляд на Овида, занятого ремонтом уздечки... и засиял улыбкой, как медный пятак.
«Овид, нагрей-ка побольше кирпичей. Ваша мать хочет, чтобы мы с тобой съездили в Сан-Станислас, повидали ее кузину.»
Фелисите еле удержалась от смеха, настолько неубедительно прозвучала придуманная ее мужем причина. Овид, не поднимая глаз, продолжил работать, спросив лишь, что его отцу могло понадобиться в Сан-Станисласе так срочно.
Ответить тот не успел: поняв все с лету, вскочивший на ноги Овила моментально кинулся за кирпичами, заявив, что готов ехать куда угодно, если Овид не хочет. Ответ отца прозвучал для него, как пощечина: для того, что задумал Дозите, нужны двое мужчин, детям тут не место. Еще никогда Овила не чувствовал себя таким униженным. Молча опустившись на прежнее место, он старательно не поднимал глаз ни на кого, но и не глядя чувствовал на себе насмешливый, издевательский взгляд старшего брата, и не мог не услышать его назидательный совет подождать несколько лет и отрастить себе усы, подобные его собственным, прежде чем пытаться взять на себя работу, достойную только мужчин.
«Тоже мне, какие–то жалкие несколько волосков, а не усы...» – только и проворчал в ответ Овила.
Дозите поторопился вмешаться и остановить спор, который, как нередко случалось в последнее время между этими двумя, мог легко перерасти в настоящее побоище.
«А ну, давай, двигайся, Овид. Или я возьму с собой Эдмона.»
Вздохнув, Овид поднялся, неохотно согласившись составить отцу компанию, не преминув бросить вслух, так, чтобы услышали все, что папа явно питает странную слабость к маленькой учительнице. Уж не делает ли он все это для того, чтобы его дети получали хорошие оценки?
Дозите вышел из себя.
«Если ты собираешься упражняться в глупостях, я лучше возьму с собой кого-нибудь другого.»
Сообразив, что на сей раз угроза была вполне реальна, мгновенно замолчав, Овид набросил на себя пальто и пошел запрягать жеребца в сани. В небольшие сани, рассудил он. Большие будут слишком тяжелы для нормального управления ими в рыхлом глубоком снегу. Ни слова не произнося, Овила снял с печи горячие кирпичи, в то время как его мать попросила дочерей приготовить корзину с провизий, «так, на всякий случай...» Не прошло еще и получаса, как отец с сыном были готовы к отъезду.
Отведя мужа в сторону, Фелисите попросила его быть очень осторожным. Его решение отвезти учительницу в Сан-Станислас в такую ужасную погоду, в метель, в холод, не слишком пришлось ей по вкусу, она боялась за всех троих – и Дозите это понял, понял, что именно она пыталась сказать ему своим «будь осторожен».
«Если бы на месте Эмили была бы наша Розе, если бы именно она оказалась одна Б-г знает где на праздники – разве ты не была бы счастлива, если бы нашелся кто-нибудь, кто привез бы ее к тебе домой?» - тихо спросил он.
Фелисите улыбнулась ему. Конечно, она все понимала. Единственное, чего она опасалась, но в чем никогда бы не призналась вслух, были слухи. Люди, конечно, не замедлят заметить тот пыл, с которым вся семья Пронуво была готова придти на помощь Эмили. Это было бы плохо. Злые языки начнут трепать, чего доброго, что Дозите расшибается в лепешку, чтобы женить на девушке своего старшего – и, чего греха таить, именно это он ведь и пытался сделать. Она была уверена в этом. В сущности, она была согласна всей душой. Ей очень нравилась юная учительница, с ее легким, светлым, славным характером, ей нравилось, как она управлялась с детьми, и как ее проворные пальчики изо всех сил пытались превратить грубую циновку в крылья ангелов.
Девушка нравилась ей и внешне: она была высокой, выше, чем большинство девушек Сан-Тита, и гордо несла свою увенчанную короной роскошных волос голову.
Дозите и Овид едва приготовились отъехать от дома, как вдруг из стремительно распахнувшейся входной двери, в одной рубашке и не накинув даже ботинок, выскочил Овила, волоча в руках целый ворох покрывал и шкур. Подбежав к саням, он вывалил их на сиденья. Мама, пояснил он, очень волнуется, что кусачий холод к ночи станет еще хуже. Мешая слова благодарности и громкие упреки за то, что сын раздетым выбежал на холод, Дозите уложил покрывала поудобнее. Просияв, Овила помчался в спасительное тепло дома.
Скептически подняв брови и закусив губу, Овид проводил брата насмешливым взглядом, а затем иронически глянул на отца. Тот разразился оглушительным хохотом.
«А что ты ожидал услышать от Овилы? Ну не мог же он, в самом деле, прямо признаться, что безумно боится за драгоценное здоровье своей обожаемой учительницы!»
********************
Положение, в котором она оказалась, было крайне неприятно Эмили. Смущенная, чувствуя себя очень неудобно от того, что была вынуждена снова принять помощь от семьи Пронуво, сидела она между отцом и сыном – хотя, конечно, нельзя отрицать, до смерти счастливая, что наконец-то едет домой. Небо над их головами стало донельзя мрачным, и как это часто бывало в последнее время, даже ветер затих, словно от испуга перед потемневшей высью. Странно, но мороз, похоже, смягчился, и вскоре трое путешественников дружно скинули с себя одно из кутавших их от непогоды покрывал.
Дозите и Овид, едва отъехав от деревни, с головой погрузились в обсуждение контракта на вырубку леса, который они надеялись выиграть после окончания праздников, и Эмили, впрочем, больше из вежливости, внимательно слушала своих спутников.
В Сан-Северине сделали привал. Необходимо было осведомиться, проезжал ли мосье Борделю. Оказалось, что он был здесь по дороге к своему дому: ему необходимо было поменять упряжь. С тех пор никто не видел, чтобы он ехал в сторону Сен-Тита.
Однако, не успели Эмили и ее провожатые отъехать от Сан-Северина, как невдалеке заблистал одинокий огонек саней. Разом сбросив охватившую ее было при известии об отце апатию, наклонившись вперед, она напрягала что было мочи глаза, пытаясь разглядеть в неверной темноте очертания саней и возницы.
«Это мой отец! Это он, и мой дядя – тоже!!!» - ликующе поведала она спутникам.
Дозите остановил свой экипаж. Спрыгнув на землю, Овид бережно снял с саней нетерпеливую девушку. Едва почувствовав под ногами снег, Эмили чуть было не подпрыгнула, как ребенок, до такой степени переполняла ее невесть откуда взявшаяся кипучая энергия. Стоять на месте терпения все равно не было, и девушка выбежала прямо на середину пути, изо всех сил размахивая руками и крича от обуревавшей ее радости. Калеб затормозил.
«Во имя всех святых, можешь ты мне объяснить, Эмили, откуда ты взялась тут посреди дороги, лающая, что твоя собака на привязи?!» - проорал он в ответ.
Она еще не успела ответить, как позади возник Овид с ее багажом в руках, сопровождаемый Дозите. Эмили торопливо приедставила мужчин друг другу.
Было слишком холодно, чтобы снять с рук толстые варежки, но, несмотря на это неудобство, два отца хотя и неловко, но крепко пожали друг другу руки.
Калеб не скупился на обильные словоизлияния, снова и снова благодаря Всевышнего, судьбу и доброе сердце семьи Пронуво, безмерно счастливый, что небо одарило его дочку такими замечательными соседями! Получила ли она весточку от него? Удовлетворенный ответом, он снова повернулся к Пронуво. Не согласятся ли они доехать до Сан-Станисласа и заночевать там, в доме Борделю?
Растроганный приглашением, Дозите, однако, не согласился. Куда лучше повернуть назад прямо сейчас, чтобы до ночи успеть вернуться в Сан-Тит и не волновать понапрасну жену. Овид, наоборот, нашедший идею заночевать в доме Борделю неотразимой, обессилел от попыток незаметно уговорить отца принять приглашение: Дозите был непреклонен. Этот разговор продолжался не более нескольких минут – и вот уже отец с сыном развернули сани в сторону их деревни, сопровождаемые напутствиями и пожеланиями Калеба.
Как только сани Пронуво были готовы к обратной дороге, Калеб озаботился санями брата. Дорога была очень узкой, и широкие, тяжелые сани, на которых приехали они, вполне могли оказаться в канаве. Дозите не трогался с места: они с Овидом ждали пока сани с Калебом, его братом и Эмили не окажутся полностью развернутыми, угнездившимися в колее, и также готовыми к пути, как их собственные. И только после того, как Калеб, взяв в руки вожжи, помахал им рукой, Дозите прищелкнул кнутом. А до Эмили и Калеба донеслось его зычное «Счастливого Рождества!!!»
Эмили обернулась назад помахать друзьям, и тут же сосредоточилась на дороге. Впрочем, куда больше она сосредоточилась на разговоре. Если весь путь из Сен-Тита она была непривычно молчалива – то сторицей воздала себе за это молчание теперь, когда принялась расспрашивать и рассказывать обо всем подряд: о несчастном случае, о ремонте, о том, что случилось с ноября с ними и с ней. Словом, обо всем на свете.
Более чем охотно, Калеб и отвечал на вопросы, и слушал рассказы, радуясь ее радости, огорчаясь ее горестям. Решенная проблема с «большим» Иоахимом Кретом заставила его раздуться от гордости за свою дочь.
Тяжело вздохнув, Эмили немного пригасила радужность впечатления: на самом деле, она все еще никак не может смириться с отвратительным поведением Крета, но и не может простить себя за то, как повела себя с ним тогда, в классе.
«Что ж, жизнь полна сюрпризов,» - медленно выговорил Калеб. «Какие-то из них приятные, какие-то – совсем наоборот. И один из самых неприятных – когда оказывается, что ты совсем не так хорошо знаешь себя, как думал.»
Помнит ли его девочка ту сцену, которая когда-то разыгралась из-за его нежелания посадить дочерей и жену за стол вместе с ним и мальчиками? Еще бы она ее не помнила! Так тихо, что даже его брат ничего не мог бы расслышать, Калеб прошептал: в этот вечер он вдруг увидел самого себя в совершенно новом свете – и этот, другой, Калеб ему очень не понравился. Эмили крепко сжала руку отца. Теперь, когда ей исполнилось семнадцать, он может ей об этом рассказать. Теперь он уверен, что она его поймет. Рассмеявшись, дочь обняла его.
«А я думала, ты забыл про мой день рождения!»
Калеб погладил ее по щеке.
«Неужели ты действительно думала, что отец может забыть день рождения своего первого ребенка?»
«Нет, но временами ты кажешься таким далеким...»
«Наверно, ты права. Во всяком случае, твоя мать именно так и подумает, когда наконец-то увидит наши сани. Она решит, что я забыл тебя забрать...»
Оба рассмеялись. Этой семейной шутке было уже несколько лет. Временами Калеб действительно улетал в неведомые дали. И самой большой его ошибкой, той, над которой все еще продолжали смеяться и его семья, и все родственники, когда собирались вместе, был случай, когда он забыл Селину в деревне. Он просто привез ее в центральный универмаг, и пока она делала там покупки, отправился в церковь, поставить свечку в память о матери. Поговорив со священником, полный мыслей о семье, он направился прямиком домой поговорить с женой, абсолютно забыв о том, что Селина дожидается его в магазине. Приехав домой, он успел распрячь кобылу и поставить коляску в сарай, и спокойно пошел в дом. Но, не увидев там жены и страшно удивившись этому обстоятельству, поинтересовался, куда она делась. Недоверчиво уставившись на него, дети осторожно пробормотали, что утром они уехали в деревню вместе. Вскочив, как ужаленный, Калеб опрометью бросился в конюшню, запряг лошадь в коляску и галопом помчался к универмагу. Управляющий магазина вздохнул с облегчением, увидев направляющегося к нему мужчину.
«Где Вы были? Ваша жена ждала Вас больше часа! За это время Вы могли уже успеть доехать до океана!»
Калеб пошел искать жену. Сидя в одной из задних комнат, Селина, прижимая к себе покупки, дымилась от ярости. Взгляд, которым она одарила вошедшего мужа, был острее любых кинжалов. Резко вскочив на ноги, она, все также прижимая к себе пакеты, прошествовала мимо него через весь магазин с высоко поднятой головой, забралась в коляску и уселась там, холодно и сухо отвергнув все его попытки помочь с покупками, оттягивавшими ей руки. Коляска тронулась.
«Калеб Борделю, ты полный ...!!!» - в конце концов в сердцах начала Селина, когда последние дома деревни исчезли из виду, «Может, соблаговолишь объяснить, что тебя так задержало?! Что, никак не мог расстаться с деревенскими сплетниками? Сколько времени, интересно, по-твоему требуется на покупку муки, сахара и мыла, а?! Два часа?!»
Калеб, закрыв глаза, изо всех сил старался сдержать спазмы хохота, разрывавшие его, но плечи его все равно неудержимо тряслись в приступе веселья.
«Что?!!! Ты считаешь это таким забавным, правда? Заставить меня, как полную идиотку, дожидаться себя! Ты меня ни в грош не ставишь, Господь свидетель!!!»
Она больше не проронила ни звука до того самого момента, когда они вместе вошли в дом – и была потрясена, обнаружив окруживших их детей захлебывающимися от звонкого смеха.
«О Господи, Калеб, что происходит? Почему мои дети смеются надо мной?»
Калеб больше не мог терпеть – и так долго сдерживаемый смех мгновенно согнул его пополам, не давая вымолвить и слова. Впрочем, и нужды в этом никакой не было: дети наперебой принялись кричать, рассказывая матери, что произошло. История выглядела настолько невероятной, что Селина не поверила. Сначала. Но зачем бы они стали выдумывать такую небылицу? И, поняв наконец, что произошло, она и сама начала смеяться.
«О Господи, это самая глупая история, которую я когда-либо слышала! С ума сойти! Забыть про жену, потому что слишком думаешь о семье! Калеб Борделю, я это запомню на всю жизнь! И поверь мне, ты тоже еще не раз об этом вспомнишь!»
Этой ночью, укладываясь в постель, они все еще продолжали смеяться: Калеб, удивляясь, как он мог забыть о Селине, думая о ней, а Селина смеялась, глядя на смех мужа: как же редко она видела его таким...

Глава 5 (начало)
Январь принес Эмили дополнительные проблемы: сильные морозы вынуждали девушку каждую ночь вставать с постели и прогревать школу, стены которой уже не могли защитить ее от постоянного злого ветра, проникавшего внутрь. Может быть, она бы не так остро реагировала на эти проблемы, если бы не страдала от сильнейшей простуды, превратившей ее в нетерпеливое, иногда даже озлобленное существо. Дети, совсем не привыкшие видеть ее в таком раздражении, тоже стали нервничать, что раздражало Эмили еще больше. И все вместе отнюдь не способствовало улучшению ее настроения.
Но, наконец-то, в начале февраля, она погладила и положила в стопку последний носовой платок. И, словно празднуя ее выздоровление, зима тоже объявила перемирие...
Февраль был весь озарен солнечным светом. Земля, поверив солнцу и решив, что весна на пороге, поспешила сбросить толстый снежный покров. Фермеры замерли в тревожном ожидании: такая погода могла плохо сказаться на кленовом сиропе, но, надеясь на лучшее, предсказывали возврат зимы в марте.
Март должен был начаться завтра. Эмили как раз объясняла детям, что 1896 год – високосный, потому что в феврале 29 дней. Означает ли это, что Рождество в этом году будет не 25 декабря, а 24?
Улыбнувшись заинтересованным глазам, девушка было приготовилась рассказывать историю создания календаря, когда Лазар Пронуво, пронзительно вскрикнув и уцепившись за парту, вытянулся, словно одеревенев – и, опрокинув на себя свой стол, повалился назад, сломав стул.
Что за шутки? – подумала было Эмили... Но в этот момент взгляд ее упал на побелевших сестер и братьев мальчика, рванувшихся к нему на помощь. Овила и Эва сняли с Лазара парту, подскочившая Эмили убрала стул. Схватив книгу, Розе изо всех сил пыталась втиснуть ее между сжатых до судороги зубов брата.
Тело мальчика выгнулось дугой, почти ангельское обычно личико исказила сильнейшая судорога. Дыхание вырывалось с диким хрипом. В классе послышались перепуганные крики. Дрожащие от страха первоклашки спрятались за юбками учительницы, и Эмили пришлось приложить немало усилий, чтобы уговорить их отпустить ее, дабы она могла подойти к Лазару.
А мальчик вдруг принялся отчаянно биться об пол с такой силой, какой Эмили никогда еще ни у кого не видела. Она даже и не предполагала, что такое может быть. На искривленных губах выступила белая пена, стремительно заливавшая подбородок Лазара. Схватив носовой платок, Розе принялась вытирать брата.
Повернувшись к застывшим в испуге детям, Овила попросил их отойти как можно дальше от Лазара. Дважды просить не пришлось никого: класс выполнил его просьбу более чем охотно.
Среди малышей все громче и громче слышались всхлипы. Незамеченная в общей панике, Шарлотта вдруг опрометью бросилась к вешалке, схватила пальто и выбежала из школы.
Один из семиклассников принялся уговаривать детей помолиться, дабы отогнать дьявола, который, вне всяких сомнений, завладел телом Лазара. До Эмили донеслись смутные звуки «Святой Марии»* и «Изыди, Сатана», но вмешаться она не решилась. Как загипнотизированная, не отрывала девушка глаз от искаженного недугом лица, абсолютно не представляя себе, что происходит, и что она должна при этом делать...
Вмешался Эмиль, младший из Пронуво. «Мой брат – не дьявол!!!» - во весь голос кричал он на испуганных одноклассников. И, сжав пальцы в кулаки, изо всех своих сил врезал толстой Мари, заполошно призывавшей всех святых спасти и сохранить ее.
Именно этот удар внезапно отрезвил Эмили. Остановив Эмиля, собравшегося было драться дальше, она властно приказала детям замолчать. Уверенным тоном, хотя и изрядно нервничая, девушка попросила всех подняться наверх, в ее комнату. Только когда последний из ее учеников скрылся за дверью на втором этаже, обернулась она к детям Пронуво.
К ее огромному удивлению Лазар теперь сидел на полу. Лицо его уже не было белым, как несколько минут назад. Теперь оно было изможденным, пепельного цвета, и он казался вымотанным, как после нескольких суток тяжелейшей работы. И Эмили никак не могла заставить себя приблизиться к мальчику, охваченная страхом, что недавняя сцена повторится снова. Не отрывая от нее взгляда, Овила молча массировал брату шею. Розе продолжала непрерывно обтирать лицо Лазара. Теперь все, кроме больного, подняли глаза на учительницу, словно ожидая от нее приговора.
Лучше всего, решила Эмили, уложить мальчика в ее спальне. Пусть Овила отнесет его наверх. Но в тот же момент, как девушка произнесла эти слова, она, спохватившись, поняла всю их абсурдность: ведь все остальные ученики были сейчас в ее комнате. Подойдя к подножию лестницы, она велела всем сойти вниз. Спокойно, без истерик и толкотни.
Обхватив обеими руками шею Овилы, опершись о него всем телом, Лазарь, наконец, сумел подняться на ноги. Но идти было явно выше его сил, и Овила, подхватив брата на руки, понес его наверх.
Двое зазевавшихся первоклашек, однако, не успели спуститься и оказались на лестнице одновременно с Лазаром. Перепуганные до немоты, они совсем забыли, куда надо было идти, и поэтому, разразившись отчаянными слезами, не разбирая дороги, кинулись обратно в комнату Эмили – спрятаться...
Как странно, подумалось Эмили, она ведь хотела сделать как лучше, хотела, чтобы они оказались подальше от Лазара – а получилось... А теперь малыши еще и охрипли от собственных пронзительных криков.
Лицо Лазара стало белее снега. Поднявшись наверх и подхватив обоих первоклассников под мышки, Эмили унесла их вниз, отпустив только когда они оказались подальше от лестницы и пугавшей их теперь комнаты учительницы.
А наверх устремились оставшиеся внизу брат и сестры Лазара, провожаемые презрительными, полными ужаса или отвращения взглядами своих одноклассников, взглядами, которые ранили куда больнее, чем хотели показать дети Пронуво.
Потирая правую ногу и закрыв глаза, толстая Мари снова принялась звать на помощь всех тех святых, которым надлежало немедленно прибыть и вырвать ее из рук нечистого.
В классе царил полный беспорядок. Розе и Ева, по щекам которых лились слезы, молча спустившись вниз, принялись прибираться. Взглянув на часы, Эмили решила, что можно спокойно отпустить домой всех тех, кому не терпелось убежать отсюда подальше. Остались только дети Пронуво и... Шарлотта. Одетая в пальто, она сидела на нижней ступеньке лестницы, не отрывая глаз от двери в комнату учительницы.
«Почему ты не ушла?» - услышав тихий вопрос Эмили, девочка взглянула на нее.
«Я не могу уйти, пока не увижу Лазара. Я должна знать, что он жив, что с ним все будет хорошо.»
«Пойдем со мной, посмотрим, как он», взяв ее за руку, Эмили увлекла Шарлотту за собой.
Лазар лежал на кровати, бледный и неподвижный. Сидевший рядом Овила знаками показал, что все не так страшно: его брат просто спит. Кивнув в ответ, Эмили увела Шарлотту вниз.
«Мадемуазель. Вы уверены, что Лазар действительно спит?» - тихо спросила девочка.
«О да, Шарлотта, полностью уверена.»
Вздохнув, девочка шагнула за дверь... затем только, чтобы вернуться через несколько минут значительно более радостной и сообщить своей учительнице, что, скорее всего, Лазар все-таки умер, но, подобно тому святому, в честь которого его назвали, вновь воскрес к жизни.
Хоть и сильно удивившись такому заключению, Эмили все же не решилась разочаровать малышку. Наверно, она права, услышала светящаяся от радости Шарлотта. Теперь, с легким сердцем, она смогла спокойно уйти.
Розе, Ева, Эмиль и Овила, между тем, успели навести порядок в классе. Закончив, Розе поднялась наверх, послав остальных домой, за родителями. Все трое ушли, подавленные, все еще дрожа от пережитого кошмара. Сделав глубокий вздох, Эмили заставила себя подняться по ступенькам.
Ее встретила улыбка Розе.
«Я знаю, что это выглядит страшно, мадемуазель, но ничего серьезного на самом деле не произошло. Это просто Большое Зло.»**
«Так я и думала, но я никогда раньше не видела этого, так что не была уверена. Не знала, что Лазар болен Большим Злом.»
«Разве родители Вам не сказали?» Эмили отрицательно покачала головой.
«Думаю, это потому, что у него не было приступов уже три года. Мы думали, он выздоровел.»
Обе девушки присели рядом с кроватью. Казалось, они сторожат пробуждение мальчика. Но, убедившись, что он дышит, Эмили попыталась немного отвлечься. Напрасные старания. Ее мысли немедленно унесли ее обратно к той страшной сцене, свидетелем которой она стала всего лишь несколько часов назад. Резко вскочив, но изо всех сил стараясь оставаться спокойной, девушка поспешила вниз по лестнице, прихватив с собой тазик для для умывания. И едва она успела достигнуть нижней ступеньки, как ее вырвало, унося, наконец, весь страх, что пронизывал ее существо с ног до головы.
Эмили как раз закончила прибирать за собой и успела помыть тазик, когда в школе показались Овила с отцом и Овидом, прибывшие, дабы забрать домой Лазара.
Пытаясь скрыть свое состояние, девушка проводила отца и братьев больного в комнату. Но как она ни старалась, от зорких глаз Дозите укрыться было трудно: он понял все в один миг.
Розе продолжала сидеть рядом с проснувшимся братом. Она только что закончила объяснять ему, что они все еще в школе, и что теперь все будет хорошо. Обернувшись к вошедшим, девочка слегка улыбнулась: проснувшись в незнакомом месте, Лазар испугался.
«Да, малыш, ты всех здорово перепугал!» Мосье Пронуво говорил нарочито бодро. Лазар попытался улыбнуться ему, как будто услышал хорошую шутку, но не совладав с собой, разразился рыданиями.
«Ну что ты, не плачь!» Ободряюще протянул его отец. «Все было нормально целых три года. Надо думать, теперь опять пройдет три года, прежде чем это повторится. Успокойся, хорошо? А мы с Овидом изобразим из себя кресло для тебя и отнесем домой.»
«Я могу идти сам!»
«Не сомневаюсь. Но думаю, будет намного лучше, если ты разрешишь нам нести тебя, как короля.» Он подмигнул сыну:
«Завтра можешь ходить, бегать и летать сколько душе будет угодно. А сегодня уж позволь нам за тобой поухаживать.»
Продолжая говорить, Дозите незаметно подмигнул Овиду, чтобы тот поднял брата, а потом перевел глаза на Розе, мигом обернувшую Лазара одним из покрывал, захваченных дома. Пока отец и старший брат осторожно несли мальчика вниз по лестнице, Овила собрал вещи Лазара, его пальто и ботинки. Эмили спускалась позади всех, чувствуя себя абсолютно бесполезной. Ей даже не пришлось открывать дверь. Она так и не могла придумать, что же она должна сделать. Или хотя бы сказать... Ни одного слова не услышал от нее в ответ на «До свидания, мадемуазель» Лазар. Овид вышел, так ни разу и не подняв глаз на девушку. И даже Дозите едва выдавил из себя пару слов благодарности.
Едва за ними закрылась дверь, Эмили вырвало во второй раз. Умывшись и смочив в ледяной воде носовой платок, девушка медленно поднялась по лестнице, прилечь. Но в ту же минуту, как она увидела кровать, она осознала, что не может не только прилечь на нее, но даже присесть уже будет проблемой. Поэтому, отвернувшись от кровати, она опустилась в кресло-качалку, Положив под голову подушку, она прижала мокрый платок ко лбу и закрыла глаза, стараясь дышать как можно глубже, дабы унять новый приступ тошноты, возникший было от вида кровати.
Последние лучи зимнего солнца, успев погасить свое сияние, уже не омывали живительным светом окон ее комнатки, когда Эмили, наконец, открыла глаза, чувствуя себя намного более живой, чем несколько часов назад. Решила выпить бульона... Увы, ее желудок решительно взбунтовался против этой идеи. Придя в себя, она зажгла лампу, собираясь, по привычке, привести в порядок мысли за чтением словаря. Все, что она хотела, это понять, в чем же корень болезни Лазара. Поискала объяснение на «Большой», потом на «Зло». Безрезультатно.
Поднявшись с кресла, подошла к окну: в сарае Пронуво горел свет. Отвернувшись, девушка спустилась в школу, прибрала на столе бумаги, несколько раз открыла и закрыла ящики своего стола, толком не понимая, зачем она это делает и что ищет. И, наконец, устав бороться сама с собой, сдалась, вернувшись на наблюдательный пост у окна.
Теперь сарай был темен. Эмили взглянула на часы: шесть тридцать. Наверно, Пронуво сейчас ужинают. Убедив себя в том, что тоже проголодалась, она мужественно разжевала хлебную корку и даже умудрилась проглотить ее. Но повторить подобный подвиг оказалось ей не по силам. Расхаживая взад-вперед по комнате, Эмили пыталась придумать, чем бы заполнить вечер. Читать не хотелось. Думать – тоже. Но больше всего не хотелось оставаться одной.
Подойдя к вешалке, девушка натянула ботинки, завернулась поплотнее в пальто, накинула на голову шаль и вышла из дома.
Оказалось, что на улице совсем не так холодно, как было днем. Взглянув по сторонам в раздумьях, куда же направиться, Эмили решила пойти налево, в сторону, противоположную от дома Пронуво.
Снег поскрипывал у нее под ногами, жалуясь, что она идет слишком медленно, еле передвигая ноги, как будто ей не семнадцать лет, а все семьдесят. Решив внять этой жалобе, Эмили прибавила шагу. Прошло целых пятнадцать минут, пока она поняла, что с самого сентября это был первый раз, когда она вышла из школы просто так, без всякой цели, не торопясь за покупками или по делу, не направляясь на мессу...
Оглядевшись вокруг еще раз и глубоко вздохнув, девушка повернула назад.
Подойдя к школе, она заметила свет в окнах дома Пронуво. Минутное колебание – и девушка направилась туда, на этот свет, который притягивал ее сейчас больше всего остального. Робко постучав и почти надеясь, что ее не услышат, она уже готова была сдаться и повернуть назад. Но ее услышали.
«Вечер добрый, мадемуазель. Заходите.»
«Добрый вечер, Овид. Я только хотела узнать, как себя чувствует Лазар.»
«Все равно, заходите. Не можем же мы разговаривать вот так, на пороге, с открытой дверью.»
Эмили вошла внутрь, не сняв пальто. Одарив ее улыбкой, из дальнего угла кухни ей помахала Розе. Эмиль едва поднял голову, всецело погруженный в домашнюю работу. Уперевшийся в нее глазами Овила был занят обстругиванием дерева. Казалось, что все нормально. Но каким-то шестым чувством Эмили догадывалась, что все это – только видимость, стоило лишь взглянуть в печальные глаза родителей. Никогда еще она не видела в их глазах столько безнадежной грусти.
Фелисите подошла к девушке: «Не думаю, мадемуазель, что Лазар придет завтра в школу.»
«Я пришла совсем не поэтому. Я хотела, чтобы вы знали: если нужна какая-то помощь - я здесь, я рядом.»
Ею владело странное чувство: ну чем она могла помочь в такой ситуации? Она ведь даже оказалась не способна открыть дверь, когда они уходили из школы с мальчиком на руках...
«Что ж, мне, пожалуй, лучше пойти, если я хочу быть завтра способной преподавать.»
«Спасибо, мадемуазель,» - отозвался Дозите, не двинувшись с места, чтобы проводить ее до двери.
Эмили была задета. Отшвырнув кусок дерева в сторону, к двери, чтобы проводить ее, подлетел Овила, взяв на себя обязанность хозяина дома. Поблагодарив его и попрощавшись со всеми, девушка вышла.
Едва дверь за ней закрылась, Эмили разрыдалась. Ну что она им сделала? В чем виновата? За что они с ней так?
Вернувшись в школу и вытерев мокрый нос и глаза, она решила отправиться в постель, хотя ни на секунду не сомневалась, что уснуть ей не удастся. Все, что ее ожидало, это долгие часы бодрствования и ворочания с бока на бок...

Глава Пятая (окончание)
Отбросив в сторону одеяла, Эмили спрыгнула с кровати. Бесполезно. Она изо всех сил пыталась заснуть, но этот запах... Запах болезни, запах несчастья, струившийся отовсюду, не позволял ей сомкнуть веки. Завернувшись в халат, она, наверно уже в сотый раз, вновь погрузилась в воспоминания о событиях вечера. Всю ночь она настолько же отчаянно, насколько безуспешно, пыталась забыться, погрузившись в сон, но каждый раз, когда она уже была близка к цели, она вновь видела перед собой искаженное лицо Лазара, и, не в силах преодолеть ужас, открывала глаза.
Устав бороться с собой, Эмили подложила побольше поленьев в печь и села у окна. Дом Пронуво терялся в тени ночи.
Полоска света в ночном небе. Рассвет. Уже?! Эмили как никогда была близка к отчаянию. Она не спала всю ночь, совсем. Это была ее первая бессонная ночь, наполненная мыслями не о счастливых мгновениях, как та, после рождественского представления, а горькими, страшными, пугающими ее саму. Ей казалось, что она заболела. Как ей сегодня работать?
Ледяная вода была благом. Девушка изо всех сил терла лицо, стараясь стереть с него все признаки бессоницы и волнений. Еще хвала Господу, что аппетит вернулся. По крайней мере она смогла хоть немного восстановить силы за завтраком.
Прибрашись немного и придирчиво осмотрев школьную комнату, Эмили осталась довольна: ни одного признака, напоминавшего о вчерашних событиях, не было и в помине. Все выглядело просто безупречно к той минуте, когда детский смех и крики возвестили о начале нового школьного дня - и нового месяца.
Утренняя молитва сегодня была особенной: Эмили попросила всех помолиться за Лазара, дабы тот мог скорее поправиться и вернуться к занятиям. Молясь, Шарлотта закрыла глаза.
Но на перемене Эмили вдруг уловила слова толстой Мари: девочка не молилась за здоровье Лазара, поскольку боялась, что с его возвращением в школу демоны вернуться вместе с ним. Отведя ее в сторону, учительница приказала ей вернуться обратно в школу, посидеть и поразмыслить над тем, что она сказала. Ответ девочки был достаточно дерзким: она совсем не была единственной в классе, кто не молился за Лазара. Она насчитала достаточно много подобных ей во время молитвы. Эмили продолжила настаивать, чтобы Мари вернулась в школу, но та отказалась, пригрозив пожаловаться родителям, что Эмили приваживает дьявола... Потеряв терпение, Эмили схватила девочку за ухо. Завизжав как зарезанный поросенок, Мари, вместо того, чтобы вернуться в школу, опрометью бросилась в сторону дома. Поглядев ей вслед, Эмили отвернулась: она совершенно не собиралась бежать вслед за строптивой ученицей и тем паче умолять ее вернуться.
Чтобы немного поднять настроение совсем павшим духом детям, Эмили объявила, что все оставшееся до обеда время будет посвящено рисованию. И когда ученики выходили из школы на большую перемену, они уже, как обычно, смеялись и спорили по пустякам.
Какое облегчение: на обед в школе остались только четверо малышей. Вскоре после начала работы, еще в сентябре, Эмили заметила, что эта четверка всегда остается играть на улице недалеко от школы, вместо того, чтобы, как все, пойти обедать домой. Заинтересовавшись, девушка не преминула спросить о них у священника. Что ж, услышала она в ответ, если дети не идут домой на обед, то это только потому, что там нечего есть.
Эмили не стала спрашивать разрешения у попечителей школы. Она просто начала варить густые, наваристые супы, полные овощей и мясистых костей - и кормить малышей. Они пообещали ей молчать об этом всегда и везде, и, судя по тому, что до сих пор ей не было задано ни одного вопроса ни от кого, дети свято держали данное слово.
Эмили, как обычно, разливала суп по тарелкам, когда в школу ворвались Мари и ее родители.
"Месье и мадам Лебрюн, я могу вам чем-то помочь?"
"Ах ты маленькая выскочка!" - закричала с порога мадам Лебрюн, "Кто дал тебе право наказывать моего ребенка?!"
Эмили жестом попросила обедавших детей выйти.
"Я всего лишь попросила Мари задуматься о милосердии."
"Неправда," - Мари рыдала, "Вы ничего не сказали, чтобы отвадить от школы дьявола. И ударили меня по лицу, потому что я сказала, что не хочу, чтобы дьявол сюда вернулся!"
"Мари, я молилась за выздоровление Лазара. И попросила вас сделать то же самое."
"Большое Зло, неразумное Вы дитя," - скрипуче-назидательно произнесла мадам Лебрюн, "дело рук дьявола!"
"Странная Вы учительница," - добавил месье Лебрюн, "Вы посмели ударить мою дочь, дабы она задумалась о милосердии?"
"Это не совсем то, что произошло на самом деле..." - начала было Эмили, но закончить не успела. Покраснев как рак, месье Лебрюн отвесил ей хлесткую пощечину.
От изумления девушка застыла, не находя слов. Никто и никогда не бил ее с того самого памятного вечера четыре года назад, с той самой пощечины ее отца. Несмотря на овладевшую ее ярость, она молчала.
"Ну и как? Что Вы думаете о милосердии теперь, мадемуазель?"
При виде такого ледяного цинизма Эмили вскипела. Она очень пыталась не дать бешенству вырваться наружу, из последних сил держа себя в руках, отлично видя, как сквозь слезы на лице Мари проступает довольная ухмылка. Потерев щеку, она пыталась найти ответ на прозвучавший вызов.
"У Мари нет сострадания к Лазару. Мальчик ведь ни в чем не виноват. Кроме того, она перепугала всех вокруг своими россказнями про дьявола."
"Это не россказни!"- взвизгнула мадам Лебрюн. "Мы здесь не в первый раз сталкиваемся с людьми, подобными Лазару Пронуво. Обычно, когда мы видим у кого-нибудь припадок Большого Зла, мы приносим Святую Воду, потом хорошо его трясем, и будь покойна, он быстренько приходит в себя!"
"Меня очень удивляет, что у учительницы нет Святой Воды, особенно если учесть, что один из ее учеников время от времени обуреваем дьяволом!" - добавил месье Лебрюн.
"Ну... я ничего не знала до вчерашнего дня," - промямлила Эмили - и тут же пожалела об этом. Кажется, избила бы себя за то, что так нелепо и по-детски попалась в первую же расставленную ловушку.
Мадам Лебрюн протянула дочери носовой платок. Девочка продолжала рыдать, повторяя, что никогда больше, ни за что не вернется она в это пристанище дьявола!
Месье Лебрюн успокаивающе похлопал Мари по щеке: пусть она предоставит разобраться с этим ему.
Он снова развернулся к Эмили.
"А ты, крошка, лучше начни подыскивать себе место в другой школе, потому что о твоем месте здесь позабочусь я! Семнадцатилетняя учительница, которая только и умеет, что пускать пыть в глаза, не гнушается споров со взрослыми парнями, как Иоахим Крет, которая оскорбила священника и монахинь из монастыря, устроив на Рождество ясли чуть ли не большего размера, чем в церкви, которая прикармливает тут детей в то время, когда они должны есть дома - а мы это только что видели сами, которая еще и гуляет по ночам совсем одна - видели мы тебя вчера вечером - чтобы встретиться кто его знает с кем. Нам такая учительница точно не нужна. Короче говоря, я прямо сейчас пойду и переговорю со всеми попечителями о тебе. Счастливо оставаться!"
Натянув на голову шляпу, он подтолкнул к двери жену с дочерью. Мари теперь только отчаянно и безнадежно скулила, внезапно сообразив, что Эмили совсем не заслужила всех тех обвинений, которые месье Лебрюн обрушил на ее голову. Девочка всегда любила Эмили... до самого припадка Лазара... до того момента, как она потянула ее за ухо. Напоследок месье Лебрюн хлопнул дверью с такой силой, что все вокруг затряслось.Эмили сотрясла дрожь, идущая из самых глубин ее существа. Четверо детишек вошли было в школу, собираясь доесть свой суп, но Эмили, сославшись на внезапную и очень сильную головную боль, отослала их на улицу. Оказавшись снова на улице, дети присели на холодные, твердые ступеньки.
"Мадемуазель Борделю плакала," - произнес один из них.
"Ну, если месье Лебрюн на нее кричал - то верю, что она плакала. Он кричит очень громко, я-то знаю, мы же с ним соседи," - добавил второй.
"Это все толстая Мари. Мама рассказывала мне про детей, как она, у которых нет ни братьев, ни сестер - они всегда как заноза в пальце."
Когда вернулись остальные ученики, эта четверка все еще продолжала обсасывать то, что видела и слышала. А затем разговоры пошли по второму кругу. Но уже по-другому. Весь класс безоговорочно поверил во все, что произошло. Отказывались верить только в одно: в то, что Эмили плакала. Невероятно, говорили они, так не бывает, добавляли другие, чтобы взрослые люди плакали по такому ерундовому поводу.
Эмили зазвонила в звонок. Ребята молча входили в школу, догадавшись, что учительницу, в ее нынешнем болезненном, нервном состоянии, лучше не трогать. Все так же молча усевшись за свои парты, они достали бумагу для рисования, карандаши - и принялись за создание своих шедевров. Эмили почувствовала, что снова держит школу в руках. Только несколько раз ее спокойствию грозила реальная опасность: когда она увидела в рисунках попытки нарисовать припадок Лазара, или же усеявшие бумагу страшные изображения чертей красного цвета с огненными вилами в лапах.
Погрузившись в цвета и формы, Эмили пропустила тот момент, когда в школе появились попечители. Она просто вдруг осознала необычайную тишину, воцарившуюся в классе. Дверь была открыта, а в комнату гуськом, сжимая в руках шапки, вошли несколько человек.
"Мадемуазель Борделю, мы пришли, чтобы увидеть, как учатся дети," - произнес месье Трюдель.
"Пожалуйста, чувствуйте себя как дома," - как ни в чем не бывало отозвалась девушка, прекрасно понимая, что их внезапное горячее желание побывать на уроке ничего общего с детьми и их успехами не имеет. Она только отметила про себя, что месье Пронуво среди вошедших нет. С другой стороны, месье Лебрюн здесь был. Руки у нее задрожали, колени затряслись. Она изо всех сил старалась сохранить голову ясной, но присутствие попечителей здесь и сейчас заставляло ее чувствовать себя виноватой, виноватой даже в том, о чем она понятия не имела. Стараясь не показать вида, Эмили про себя метала громы и молнии в адрес месье Лебрюна, который не отводил от нее глаз. Весь его вид выражал удовлетворение той суетой, которая поднялась из-за него.
Дети больше и не помышляли о том. чтобы продолжать свои занятия. Овила Пронуво поднял руку - и Эмили разрешила ему говорить.
"Как получилось, что моего отца нет?" - спросил он.
Месье Трюдель повернулся к месье Лебрюну.
"Вы мне сказали, что все попечители будут здесь..."
"У меня не было времени зайти к Дозите," - прозвучал ответ.
"Что ж, пойди и позови отца, мой мальчик," - повернулся к Овиле месье Трюдель, "Мы его подождем."
Ему не пришлось повторять дважды. Овила выскочил за дверь со всей возможной скоростью. Уже у самой двери, он, оглянувшись на Эмили, попытался, как мог, подбодрить ее улыбкой, но тут же погасил ее, переведя глаза на месье Лебрюна и наградив его свирепым взглядом. Тот в нетерпении раскачивался взад-вперед, теребя в руках свою вязаную шапку.
Обернувшись к ученикам, Эмили попросила их сложить вещи в сумки, а затем попросила разрешения у попечителей отпустить детей домой раньше. Переглянувшись, те пожали плечами, и месье Трюдель кивком выразил общее согласие. После короткой ежедневной молитвы учеников ждал еще один сюрприз: никакого домашнего задания "из уважения к попечителям". И, сопровождаемые до двери девушкой, дети были отпущены по домам. Один из тех малышей, что обедали сегодня в школе, не удержавшись, испуганно шепнул Эмили, не собираются ли дяди ругаться на нее. Как могла, Эмили постаралась успокоить ребенка, предположив, что попечители ведь могли придти с вестью, что она, наконец, удостоится второй плиты, на втором этаже. Малыш вытер бегущие по личику слезы и выскочил на улицу.
Попечители чинно сели за парты старших учеников. Автоматически, Эмили прошла мимо них и села за учительский стол, на привычное место, чувствую себя, однако, весьма неуютно. Тем не менее, наблюдая за гостями, она вдруг четко осознала, что месье Лебрюну не удалось убедить остальных, что ее действия были неверными.
Ворвавшись внутрь, месье Пронуво с месте в карьер поинтересовался, что понадобилось попечителям в школе. Месье Трюдель объяснил, что Эмили ударила Мари Лебрюн. Получив право на объяснение, Эмили высказалась: она вовсе не ударила Мари, она потянула ее за ухо. Месье Лебрюн почти не давал ей говорить, всеми возможными способами стараясь заставить ее подтвердить измышления своей дочери. Не заняло много времени. что месье Пронуво убедился, что всей ситуации послужила причиной болезнь его Лазара. Раздираемый между чувством унижения, поскольку его сын страдал "Большим Злом", и обостренным чувством справедливости, он, тем не менее, нимало не сомневаясь, кинулся на защиту учительницы.
Минут двадцать месье Лебрюн, как мог, старался очернить Эмили в глазах попечителей, обвиняя ее в том, что она кормила обедами - подумать только! - четверых учеников, да еще и просила старших помогать приносить в школу дрова! - непростительные действия для учителя, обязанного придерживаться установленных правил.
Слова месье Пронуво, однако, склонили чашу весов в сторону Эмили. Вне себя от гнева, месье Лебрюн натянул на голову свою шапочку - и был таков. Месье Трюдель, было, попросил его вернуться - но тот проорал в ответ, что весь этот визит - простая потеря времени.
"Вас послушать, так кажется, что вы все - просто школьники, изо всех сил пытающиеся сделать так, как хочет учитель просто потому, что он- такой приятный человек. А как же моя дочь?"
Попечители потупили глаза. Но Дозите не намерен был сдаваться. И выскочил на улицу вслед за месье Лебрюном. Эмили и те из попечителей, что остались в здании, прекрасно слышали каждое произнесенное ими слово.
"Твоя чертова дочка может пойти и прыгнуть в озеро! Если ты не прекратишь относится к ней, как к непогрешимому ангелу, то получишь вполне реального черноволосого дьявола!"
"Это у тебя дьявол сидит в доме, Дозите Пронуво! Ведешь себя, как будто Лазар нормальный ребенок, прекрасно зная, какой это грех: брать его в церковь по воскресеньям. Больше того, это грех - пускать его в школу каждый день. Вся эта история перепугала всех. Моя Мари не может спать, ей каждую ночь кошмары снятся!"
"Ты думаешь, Лазар спит спокойно? А моя Фелисите, думаешь, она спит хорошо? А как насчет маленькой мадемуазель Борделю, ей-то каково? Большое Зло - это только болезнь, и ничего более. Но от нее страдает не только тот, кто ею болен. Она причиняет страдания всем вокруг него, особенно родителям. Поэтому ты, ... набитый, лучше вели своей дуре-дочери попридержать ее грязный язык..."
С Лебрюна было достаточно - и сильный удар пришелся Пронуво прямо в челюсть. На секунду опешив, Пронуво быстро пришел в себя , и со всей силы съездил противнику в ухо. Эмили и оставшиеся в школе члены попечительского совета бросились на улицу, в тщетной попытки растащить дерущихся и остановить побоище. Месье Трудель, умудрившийся вклиниться между двух охваченных яростью отцов, получил мощный удар по лицу, за все свои труды.
"Эй, черт вас побери, а ну прекратите! Немедленно успокойтесь, идиоты проклятые!" - взревел он. Результата не последовало. Тогда он, кинувшись на спину Лебрюну, вцепился тому в загривок. Взбесившись окончательно, Лебрюн умудрился, перекрутившись, сбросить того на землю.
Остальные попечители все громче и громче орали. Кто-то подзуживал дерущихся, кто-то, напротив, пытался заставить их остановиться. Но в течении всего нескольких минут все мужчины оказались в самой гуще драки. Увидев неприглядную картину, Эмили бросилась обратно в школу и мгновение спустя появилась на крыльце со школьным колоколом в руках. Она продолжала звонить в него до тех пор, пока мужчины не остановились и не прислушались к нему. Оцепенев, они молча, ошарашенно глядели друг на друга. И вдруг... дикий хохот сотряс Пронуво, Трюделя и Желина.
"Это сколько же времени пролетело-то с тех пор, как мы устраивали что-то подобное в последний раз?!" - захлебываясь от смеха, Трюдель хлопнул по спине Желина.
"Ну да, только пусти нас в школу - и мы тут же становимся как дети!" - ответил тот.
Смутившись на мгновение, Лебрюн и остальные попечители присоединились к общему веселью. Все вместе направились обратно, в школу. Лебрюн и Пронуво шли, обняв друг друга за плечи, предаваясь воспоминаниям о шумном их детстве.
Наполнив холодной водой таз, Эмили выдала всем по чистой тряпочке, дабы мужчины могли привести в порядок свои разбитые носы, подбитые глаза и ободранные колени. После дружно выпитого чая месье Трюдель встал. Решение проблемы, которое он предложил, позволяло всем сторонам сохранить свое лицо: Эмили, нарушившая щкольные правила кормлением детей и просьбами помочь ей с дровами, не получит столь желанную ей вторую плиту на втором этаже до начала следующего года. (Решение это уже было принято ранее, поскольку попечители проголосовали за увеличение бюджета на дрова для школы.)
Все согласились. Эмили улыбнулась месье Трюделю и шепотом поблагодарила месье Пронуво.
Мужчины направлялись по домам донельзя довольные, то и дело до Эмили доносились взрывы их смеха, как будто они возвращались с вечеринки. Девушка облегченно вздохнула: она даже себе боялась признаться, до какой степени ее страшила мысль о том, что месье Лебрюн преуспеет в осуществлении своих угроз. Что ж, все закончилось хорошо. Но все-таки на всякий случай, подумала девушка, надо бы завязать узелок на память: ей следует в будущем быть куда более терпимой, и ни в коем случае не тянуть больше за уши толстую Мари!

Глава 6 (Начало)
Припадки Лазара продолжали повторяться, так что Дозите и Фелисите решили, что для него будет лучше побыть дома хотя бы до Пасхи. Лазар и не думал возражать. Он вообще не хотел больше возвращаться в школу, где легко мог стать предметом шуток и издевательств других детей.
Каждый вечер братья и сестры, принося из школы домашние задания, пытались, как могли, объяснить ему то, что сами учили в классе. Розе и Овила старались изо всех сил, но Лазару приходилось тяжело. Не слыша объяснений полностью, ему приходилось выполнять задания, к которым он просто не был готов. Видя всю тщетность их усилий, Овила предложил родителям попросить Эмили приходить раз-два в неделю к ним домой, дабы помочь Лазару нагнать класс. Но поддержки не получил.
Поняв ситуацию, Эмили сама предложила оставаться и заниматься с Лазарем во время воскресной мессы. После долгих разговоров ей все-таки удалось убедить Пронуво, что ей удастся помочь Лазару восстановить пропущенное - и в то же время заслужить себе отпущение грехов за непосещение мессы во время Поста. Она была более чем счастлива пойти на это, ведь это означало, что она могла оставаться у Пронуво на воскресный обед. Овид, оставивший свою привычку поддразнивать Овила, провожал ее в школу после обеда.
Несмотря на все прогнозы погоды, март принес только две снежные бури. Кленового сиропа в тот раз было немного, и, выдоив его досуха, фермеры выразили общее мнение, сообщив, что милостивый Господь наказывает их так примерно раз лет в десять за то, что они иногда нарушают установленные Постом правила, лакомясь сим сиропом.
В последнее воскресенье перед Пасхой Эмили получила приглашение от Овида провести весь день на семейном "сладком перекусе", на котором обычно кленовый сок, собравшийся в ведрах, разливали по бутылям, дабы он превратился в собственно сироп. Едва закончив воскресный обед, вся семья, даже Лазар, взгромоздились в сани и отправились в сторону холмов. Растаявший снег затопил дороги, так что они были вынуждены несколько раз слезать с саней, чтобы лошади могли протащить их, облегченные, по жидкой грязи.
Дозите решил, что лесную хижину пора закрыть на лето. Задачей Эмили было вымыть все ведра, бадьи, черпаки и ковши - и сложить их в сарае. Не нужна ли ей помощь? - каждые пять минут спрашивал старавшийся делать все, что должен был, как можно ближе к хижине, Овила. И каждый раз слышал в ответ: нет, спасибо, она все сделает сама.
Но тут неожиданно появившийся Овид, подойдя, начал составлять только что помытые Эмили ведра - и девушка не произнесла ни слова возражения! Оскорбленный, Овила взвился. Сообразив, что ранила чувства мальчика, Эмили постаралась его успокоить, ласково погладив по щеке. Перехватив ее руку и прижав ее к лицу, Овила на несколько секунд закрыл глаза. И тут же резко отбросил ее: он совсем не ребенок, чтобы она так с ним обращалась! Покраснев, как кумач, Эмили вытерла руку тряпкой.
Наблюдавший этот обмен любезностями Овид приказал было брату извиниться. Девушка возразила: Овила прав, это она была неправа в случившемся. И вообще, обоим братьям лучше бы заняться тем, что им поручили сделать. А то тут, рядом с ней, свою часть работы они совершенно точно не выполнят. Ослушаться этого строгого голоса оба не решились. Но от тех взглядов, которыми они успели обменяться, расходясь, вполне можно было поджечь не только костер - но и весь лес.
Пожав плечами, Эмили улыбнулась. Потом вздохнула и вернулась к работе. Но раздражение не только не покидало ее, но как ни странно, возрастало от минуты к минуте. Да еще одна из непокорных прядей посмела выбиться из прически и все время норовила упасть на глаза, так что Эмили то и дело приходилось отбрасывать ее рукой.
Наступившая темнота заставила всех побыстрее закончить работу и поторопиться обратно, в Бурде. Но сейчас только Лазар и его родители воспользовались санями, все остальные захотели пройтись пешком. Эмили, сопровождаемая с обеих сторон погруженными в угрюмое молчание Овидом и Овилой, предпочла болтовню с Розе, шедшей немного впереди, и, оторвавшись от своих стражей, догнала девушку. Маленький Эмиль, находившийся рядом, уставился на Эмили во все глаза, и та с удивлением обнаружила, что он едва-едва сдерживается, чтобы не расхохотаться.
"Почему ты смеешься надо мной, малыш?"
"Потому что Ваши волосы торчат вверх!"
Эмили хихикнула. Но, проведя рукой по волосам, внезапно поняла, что та самая непокорная прядь волос действительно торчит вверх. Конечно, вспомнила девушка, она же все время поправляла ее руками, проведшими весь день по локоть в сахарной воде. И теперь волосы склелись в жесткий жгут, никак не желавший лежать, как ему было положено. Засмущавшись, она все-таки сделала попытку усмирить волосы. Куда там! Как только она опустила руку, прядка немедленно вскочила "по стойке смирно".
Эмиль, уже не скрываясь, заливисто расхохотался. Старшие ребята, всю дорогу до этого пытавшиеся "не замечать" проблему, чересчур устали, чтобы и теперь сдерживать свое веселье, и последовали примеру младшего брата. Даже Овила и Овид бросили кусать губы и подключились к общему смеху. Но Эмили не улыбнулась ни на мгновенье, бросившись по дороге чуть ли не бегом, дабы обогнать остальных. И ей это почти удалось. Теперь рядом оставались только словно приклеившиеся к ней Овид и Овила. Эмили предпочла вообще их не замечать. Заговорить пришлось только раз, дабы вежливо отклонить их приглашение зайти к ним домой. Лучше уж пойти прямо к себе, в школу. И, все еще вне себя от всего случившегося, не позволила ни одному из них проводить себя.
Хлопнув дверью, Эмили ракетой промчалась через комнату и взлетела по ступенькам. Бросила взгляд в зеркало - и задохнулась от ярости.
"Я выгляжу как безумная! Не сомневаюсь, что они все еще смеются надо мной! А теперь мне придется мыть голову."
Она ненавидела мыть голову по вечерам. Ее волосы были настолько густыми, что проходило несколько часов, прежде чем они, наконец, высыхали, и девушка могла расчесать их и лечь спать.